Александр Яковлев - Омут памяти

Свои короткие рассуждения о XXVII съезде я начну, пожалуй, с выступления Бориса Ельцина. Оно было похоже на все другие, но именно его я хочу процитировать, чтобы показать образ мышления, настроения верхушки власти, подходы номенклатуры к практическим делам, политические оценки того времени. Говорил человек, который через 2–3 года начал свою новую политическую карьеру на волнах демократического радикализма.

Борис Николаевич начал свою речь со следующих слов:

"На одном из съездов партии, где были откровенные доклады и острые обсуждения, а затем делегаты выразили поддержку единства, Владимир Ильич Ленин наперекор скептикам с воодушевлением воскликнул: "Вот это я понимаю! Это жизнь!" Много лет минуло с тех пор. И с удовлетворением можно отметить: на нашем съезде снова атмосфера того большевистского духа, ленинского оптимизма, призыва к борьбе со старым, отжившим во имя нового. (Аплодисменты.) Апрельский Пленум ЦК КПСС, подготовка к XXVII съезду, его работа идут как бы по ленинским конспектам, с опорой на лучшие традиции партии. Съезд очень взыскательно анализирует прошлое, честно намечает задачи на 15 лет и дает далекий, но ясный взгляд в будущее".

Вот так если не думала, то говорила партийная элита. Полный отрыв от жизни. На самом-то деле за истекший год произошло уже многое, и прежде всего в настроениях людей. Не легкий ветерок, а мощный вал надежд катился по стране. Люди менялись на глазах. Все бурлило. Но слова-то в партийном обиходе остались старые, постановления и резолюции — тоже, методы работы как бы закостенели. Меня и самого охватило недоумение, когда я прочитал через 14 лет после съезда стенограмму речей. Почувствовал даже разочарование — ведь я-то считал этот съезд прогрессивным. Такая аберрация, видимо, объяснима: жизнь потянулась к прогрессу, а инерционное сознание продолжало тащиться по наезженной колее.

Это противоречие очевидным образом отразилось и на докладе Михаила Горбачева. Он явно не хотел пугать собравшуюся номенклатуру и в то же время не мог не сказать о проблемах, которые нуждались в незамедлительных решениях. Доклад отражал реальные противоречия не только в самой жизни, но и в верхних эшелонах власти. Анализ и оценки обстановки — верные или предвзятые — я отношу в значительной мере и к себе.

Предварительные материалы готовили все отделы ЦК. Подписывали их соответствующие секретари, курирующие тот или иной отдел. Спорить было трудно, авторы держались за каждое слово. В целом к подготовке доклада было привлечено более 100 человек. Затем осталась узкая группа людей — 4–5 человек во главе с Горбачевым — для чтения и редактирования. После этого проект шел членам Политбюро и секретарям ЦК. И снова работа.

Для меня, совсем недавно вернувшегося к активной политической деятельности, весьма занятным было наблюдать за поведением работников ЦК и правительства. За десять лет пребывания вне страны я малость отвык от конкретной политической практики, которая определяла психологию номенклатуры. На дачу в Волынское мы вызывали людей буквально пачками. И каждый хотел поговорить со мной лично, надеясь заручиться поддержкой в будущем. Они прекрасно понимали, что раз заведующего отделом, а не секретаря ЦК назначили руководить подготовкой проекта Политического доклада, то предстоит мое повышение по должности.

Может быть, впервые в жизни я пожалел, что не обладаю даром литературного сочинительства, ибо психологического материала для произведений любого жанра — драмы, комедии, трагедии — было более чем достаточно.

Только мои друзья да академики — Леонид Абалкин, Абел Аганбегян, Георгий Арбатов, Евгений Велихов, Евгений Примаков, впрочем, тоже давние друзья — держались достойно и охотно брались за подготовку тех или иных материалов. Все они высказывались за конкретные реформы и были в этом весьма убедительны. Кстати, Горбачев слушал их в то время весьма внимательно. Итак, уже в самом начале доклада было сказано:

"Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения — убедительное подтверждение жизненности марксистско-ленинского учения, огромного потенциала, заложенного в социализме, воплощенного в прогрессе советского общества. Мы вправе гордиться всем свершенным за эти годы — годы напряженного труда и борьбы! (Аплодисменты.)"

Аплодисменты! И каждый раз, когда звучала хвала партии и социализму, звучали дружные аплодисменты пяти тысяч человек — десять тысяч ладоней. В докладе много общей болтовни, без которой тогда было не обойтись. Может быть, я снова делаю тривиальную ошибку, вырывая слова и события из контекста времен.

Но в этом же докладе звучали фразы об инертности, застылости форм и методов управления, нарастании бюрократизма, о догматизме и начетничестве. Какие-то новые положения подтверждались ссылками на Маркса и Ленина. А у них, как известно, можно найти обширные цитаты на все случаи жизни.

Прозвучали стандартные слова об империализме, его угрозах, о том, что основное содержание эпохи — это переход от капитализма к социализму и коммунизму, об общем кризисе капитализма. Но замечу, что эти глупости были не только данью партийной инерции, но произносились ради одной ключевой фразы. Она звучит так: "Трудно, в известной мере как бы на ощупь складывается противоречивый, но взаимозависимый, во многом целостный мир".

И вот, когда я пишу о лукавстве того времени как образе поведения перестройщиков, я имею в виду именно такие приемы, один из которых я только что продемонстрировал. Сладкую риторику проглотили с удовольствием, а вот значение слов о целостном и взаимозависимом мире поняли гораздо позднее. А как раз они-то и носили принципиальный характер, означавший радикальный отход от марксизма, его установок на классовую борьбу и мировую революцию.

В экономической области упор был сделан на концепции ускорения социально-экономического развития . Механизм этого ускорения так и остался тайной. Мелькали старые-престарые штампы: поднять, углубить, повысить, забота о старшем поколении, создание условий для труда и быта, охрана здоровья и много других общих слов и ничего конкретного. Мелькали стереотипы об авангардной роли рабочего класса, совершенствовании социально-классовых отношений, о социалистическом самоуправлении, борьбе с религиозными предрассудками, нетрудовыми доходами и прочие, уже набившие оскомину положения.

Достаточно свежим местом в докладе, отличавшим его от докладов на предыдущих съездах, явилось положение о развитии гласности. Революционное значение этого положения партийная элита поняла значительно позднее. Она-то имела в виду регулируемую гласность, и не более того. Кстати, полустраничные рассуждения на эту тему трижды прерывались на съезде аплодисментами. Не ведала номенклатура, что творила.