Александр Яковлев - Омут памяти

Конечно, я бы мог не залезать в скорлупу отстраненности, если бы хоть раз почувствовал поддержку Горбачева и желание защитить меня, пусть даже не публично, а с глазу на глаз. Я, как наивный юнец, ждал этого. И не дождался.

В конечном счете я справился со своим недугом — слишком нервозным восприятием пошлятины, потеряв интерес к разного рода политической похабщине. Сумел преодолеть самого себя и стал платить авторам статей и доносов молчаливым презрением. Апатия прошла, я вернулся к делам. Внутренний кризис был серьезным. Пропагандистскую концепцию компроматов большевики "прокатали" сначала на мне, а затем они были внедрены в политическую жизнь всего общества. Этой разрушительной игрой обесчещивают себя и некоторые демократы, забыв, что тем самым они наследуют практику большевистского режима.

Михаил Сергеевич, как мне кажется, все больше склонялся к мысли, что на него история возложила некую миссию внести поправки в теорию социализма, деформированную сталинской практикой. Он действительно верил в концепцию демократического социализма. Ему, а на каком-то этапе и мне, казалось, что если очистить марксизм от агрессивной догматики, избавить его от статуса "окончательной истины", а также от постулатов, вроде насилия, классовой борьбы, насильственных революций, диктатуры пролетариата и некоторых других, не мешать людям строить свою жизнь самим, то он станет привлекательным и дееспособным.

Теперь уже многие стали забывать, каким было общество до Перестройки и какими были мы сами. Забыли ту затхлую атмосферу, которая убивала все живое, даже маленькие росточки чего-то нового. И как нам, реформаторам, только шаг за шагом, по мере овладения новой информацией, новыми знаниями, становилось очевидным (в данном случае я говорю и о себе), что марксизм и ленинизм одинаково бесплодны и беспринципны, что они отражают интересы той части общества, которая ищет "свое счастье" в чужом кармане и в чужом труде, а еще охотнее — в грабежах и разрушениях. Она, эта часть, до сих пор ненавидит чужой успех и чужое благополучие. Лишена и чувства милосердия, и чувства покаяния.

Еще только предстояло понять, что компромисс с большевистским укладом жизни невозможен, более того, противоречит генеральной цели преобразований — построению свободного общества на основе общечеловеческих ценностей. Всем нам недостало знаний да и смелости, чтобы отважиться на честное признание последствий начавшихся общественных процессов. Мы были слишком осторожны в то время, чтобы сказать открыто самим себе и друг другу, что демократия, свобода слова, прекращение "холодной войны" со всем миром и борьбы с собственным народом неизбежно приведут к краху тоталитарной системы. Мы обманывали сами себя, когда говорили, что свобода пойдет на пользу советскому социализму, спасет его, возможно, даже верили в это.

Подобная двойственность сознания не была какой-то продуманной игрой, а стала жизненной нормой, обусловленной спецификой того времени. Долгие десятилетия люди лицемерили не только в силу личного пристрастия к такому образу поведения, но и под гнетом страха перед властью. В начале Перестройки политическая обстановка изменилась, но больше по намерениям, чем по практическим делам. Политические заключенные продолжали сидеть в тюрьмах и лагерях. Партийный аппарат не сдавал своих цензурных и распорядительных позиций. Продолжали бурлить страсти вокруг любой идеологически нестандартной статьи. Крутилось, как и раньше, колесо проверок, наказаний, угроз. Вокруг экономики царствовала болтовня.

Но не только инерция в мышлении и действиях вгоняла меня в угнетенное психологическое состояние. Перед глазами стоял трагический опыт инакомыслящих (диссидентов). Их судьба ясно демонстрировала, что отдельными уколами, разоблачениями и прочими действиями из стандартного набора протестов эту власть не проймешь, не опрокинешь. Больше того, спецслужбы активно использовали всякого рода действия диссидентов для одурачивания простых людей в том смысле, что именно они, эти "безродные люди" и "агенты империализма", все делают для того, чтобы подорвать спокойную жизнь народа, затормозить движение к "счастливому будущему".

По этим и другим причинам, которые порой трудно выловить в потоке собственных переживаний, связанных с нелегкой задачей перевести свои еще далеко не оформившиеся демократические взгляды в практическое русло действий, я в качестве железного правила занял следующую позицию: осторожность, осторожность и еще раз осторожность.

И все же к определению "осторожности" я отношусь с некоторым недоверием. Сюда вкладываю простую формулу: смело идти на практические дела демократического характера и одновременно утверждать, что делается это ради укрепления социализма. Что же касается публикации запрещенных книг или проката запрещенных фильмов, то для возможных объяснений "изобрел" такую коротенькую формулу: они, эти книги и фильмы, являются, мол, "жертвами не идеологического произвола системы", а чиновничьего невежества, потому и должны увидеть свет. Если же обратиться к "распустившейся печати", то она всего лишь сообщает о фактах, имеющих место в жизни, в чем кровно заинтересована партия. Надо бить по фактам, а не по курьерам плохих вестей. И все в том же духе.

Иногда спрашивают меня, а не противно ли было притворяться и разыгрывать из себя дурачка? Да, противно. Но, может быть, кто-то знает более эффективный путь с точки зрения конечного результата в условиях нашего казенного одномыслия. Утверждаю, не было такого пути в тех конкретных условиях, если стоять на позициях эволюционных преобразований, ненасильственно преодолевая моноидеологию, моновласть и монособственность.

В то время мы сами еще многого не понимали, а если что-то и понимали, то говорить об этом вслух было просто наказуемой глупостью. Да и выглядело бы все это фальшивой смелостью, неким великовозврастным мальчишеством. Скажи, например, тогда на высшем политическом уровне о гибельной милитаристской направленности индустриализации, об уродливой коллективизации, уничтожившей крестьянство, о разрушительной идеологии, убивавшей творческое начало в человеке, о террористическом характере государства и партии. И что бы из этого получилось? Да ничего путного, кроме очередного спектакля по "разоблачению" авторов подобных высказываний.

Да и Горбачев не принял бы этой тактики. И здесь я не вижу его вины. Мы принимали как само собой разумеющееся, что строили социализм, но малость заблудились, а потому надо кое-что скорректировать, чтобы выйти на правильную дорогу. Возможно, именно это заблуждение и приводило очень часто к невразумительным, расплывчатым решениям. Новые дороги мы пытались проложить по вязкому болоту социалистических иллюзий, которые принимали за твердый грунт. Повторяю, мы, сочинители речей, резолюций и программ начала реформ, в полном объеме всего этого еще не понимали. Нас возмущали догматизм, бесхозяйственность, бюрократизм, бесправие людей, зверства сталинизма, тупоумие чиновничества, но не система сама по себе.