Анатолий Кожевников - Стартует мужество

Эшелоны шли на запад. Повидать бы родных хотя бы на вокзале! Но нам не разрешили отправлять даже письма, и мы старались не думать о доме.

Дорога повисла над прозрачными водами Байкала. Чистый, здоровый воздух врывается в открытые двери теплушек, ребята любуются просторами сибирского моря. А колеса все стучат и стучат, без устали мчит паровоз, гремят товарные вагоны. Вот и Байкал позади. Красноярск проезжали в светлое время. Из вагона виднелось небольшое поле аэроклубовского аэродрома. Полеты еще не начались. На стоянке идет предполетная подготовка. Там сейчас, наверное, и инструктор Тюриков, и техник Павлючков…

И аэродром промелькнул, словно кадр кинофильма. Впереди, как на ладони, наш комбинат. Многое здесь изменилось: появились новые корпуса, на берегу построены причалы. Живо встают в памяти товарищи по стройке. Идут они сейчас на работу и не знают, что их земляки проезжают вот в этом воинском эшелоне… Родные, до боли близкие сердцу места. Они снова зовут и манят. Но я еду мимо, повинуясь долгу службы. И во мне поднимается гордость, чувствую себя немножко героем, который одержал над собой победу.

Приятно ощущать добрые взгляды прохожих, когда стоишь часовым на тормозной площадке. На одном из полустанков к вагону подошел пожилой рабочий и с чувством сказал:

— Молодцы, сынки, самураев разбили, теперь на запад… и, хитро подмигнув, приложил палец к губам — знаем, мол, что это военная тайна.

— Нас за фронтовиков принимают, — сказал мне Борис Тимонов.

— Хороши фронтовики, живого японца не видели.

— Как не видели? А на параде в Чите, — улыбается Тимонов.

Мы понимали, что греемся в лучах чужой славы. Но что же делать, если наша еще впереди.

Поезд без устали бежал и бежал на запад. Уплывали назад березовые перелески, золотился в лучах вечернего солнца нетронутый ковыль. Ни о какой опасности не хотелось думать при виде этих мирных просторов. А она уже подстерегала нас где-то, совсем недалеко…

Резкий толчок, грохот вагонных буферов. Наталкиваясь друг на друга, мы повалились от резкой остановки поезда. Из караульного помещения выскочили курсанты и бросились с винтовками наперевес к маленькому лесочку.

Оказалось, что пятеро диверсантов разобрали впереди путь. Машинист увидел их — они воровато бежали от железной дороги к березовой роще. Он вовремя затормозил и остановил состав, предотвратив катастрофу.

Диверсантов задержали без выстрелов. Их подвели к эшелону, ничтожных и жалких. Трудно было себе представить, что вот эти продажные людишки могли нанести огромный урон — пустить под откос тысячу вооруженных людей. Кто они, что ими руководило? Кто послал их на это железнодорожное полотно?

— Без выстрела сдались, — сказал Рогачев. — Они к открытому бою не способны, как шакалы.

А машинист, как будто ничего не случилось, спокойно ходил вокруг паровоза и по привычке осматривал его, ожидая, пока ремонтная бригада исправит поврежденный путь.

— По вагонам! — раздалась команда дежурного, горнист сыграл сбор. Эшелон гулко загремел сцеплениями и, набирая скорость, снова побежал на запад.

Миновали Сибирь. Бескрайние степи сменились горами. Урал хмурился. Здесь уже выпал снег. С тормозной площадки последнего вагона я с интересом разглядывал красивые горы, покрытые вековыми соснами. Утром миновали Свердловск. Поезд карабкался на подъем, сильно замедлив ход. В стороне от дороги показался серый каменный столб, с одной стороны на нем стояла надпись «Европа», с противоположной — «Азия». Мы перевалили из одной части света в другую.

Сколько еще ехать? Впрочем, никто особенно не интересовался, куда нас привезет этот постоянно бегущий, обжитый нами длинный состав. Но всему бывает конец. Как-то перед рассветом дневальный радостно прокричал:

— Подъем! Приготовиться к выгрузке!

Курсанты собирались быстро, но дневальный — им, оказался Рогачев — все равно поторапливал, гордый, тем, что ему досталось подать последнюю команду в вагоне.

— Забрать оружие и личные вещи, проверить уборку вагонов! — приказал старшина звена.

— Теплынь-то здесь какая! — удивлялся Кириллов, вылезая из вагона.

— В теплые страны приехали. Здесь, брат, калачи на березах растут, — смеялся Рогачев.

— Вот ты и нарви этих калачей, а мы в столовой позавтракаем, — отшучивался Кириллов. — Ты, всезнающий человек, может, скажешь, где мы есть?

— В Батайск приехали, на Дон, к лихим казакам.

— Становись! — подал команду старшина.

Курсанты построились в колонны, вскинули на плечи винтовки и, чеканя шаг, двинулись по незнакомому городу.

Разместили нас в светлых трехэтажных казармах. Раньше здесь жили курсанты школы Гражданского воздушного флота.

— Какая красота! — не мог налюбоваться казармой Тимонов.

— С сегодняшнего дня наряд истопников отменяю, — острил Рогачев, глядя на паровое отопление.

На новом месте появились и другие порядки. Теперь нас обслуживали официантки, отпала необходимость выделять наряд, чтобы расставлять судки и раскладывать ложки. Столовая занимала светлое двухэтажное здание. А рядом находился учебный корпус с двумя оборудованными спортивными залами.

Самолеты были собраны быстро, но летать пришлось мало: теплую южную осень сменила зима с неустойчивой погодой. Не теряя времени, мы продолжали изучать теорию.

В декабре в эскадрилью возвратился Царик. За время лечения в госпитале он похудел и, казалось, стал еще длиннее. Царик был словоохотлив и неутомимо рассказывал слышанные им в госпиталях истории: он лежал вместе с раненными на Халхин-Голе и на Карельском перешейке.

— Я, можно сказать, в двух войнах побывал, пока лечился, — шутил Царик. — В Чите рассказывали, как били японцев, а на запад перевезли — рядом появились раненые из Финляндии. Каждый день свежая информация. Бывало, придут газеты, соседи по койке в списках награжденных свои фамилии находят.

— Люди воюют, а мы как наблюдатели, — слушая Царика, говорил Рогачев, — даже не летаем.

— А я думаю, что и нам в огне побывать придется, — утешил его Тимонов. — Фашистская Германия не перестает воевать, Гитлер захватывает одно государство за другим, наверное, и на нас кинется.

— Ну уж это ты хватил! — возражали ему. — А мирный договор с Германией, для чего он существует?

— Договор договором, а фашизм остается фашизмом, — отвечал Тимонов. И разубедить его никто не мог.

Ранняя донская весна порадовала теплыми солнечными днями. Земля освободилась от снежного покрова и, досыта напоенная вешними водами, нежилась на солнышке. На ровном поле аэродрома в небольших низинах-блюдцах ослепительно блестели последние лужи, тонкими иголками прокалывалась первая зеленая поросль.