Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

От него я узнал, как "разворочали", сравняли с землёй Успенский женский монастырь. Стояла там белокаменная древняя церковь с фресками. В 1939 году её развалили, а камень — известняк — искрошили и рассыпали по полям (кто-то, напутав, решил, что это улучшит почву). Из икон в ремесленном училище делали табуретки: молотками обколачивали лицевую часть, прибивали ножки — доска Гладкая, удобно сидеть.

И стало отчётливо ясно: стыдно быть советским, и особенно — занимать высокие посты.

В детстве в Деда Мороза верилось. Помню, как он вошёл — высокий, румяный, в красной шапке, отороченной белым ватным мехом-снегом, в огромных валенках, варежках, алой шубе, подпоясанной кушаком, с мешком и дорожным посохом, в гулкий сияющий зал тамбовского музыкального училища, как запел удалым зычным басом:

Рука его (рукавицу он снял) оказалась неожиданно тёплой. Дед Мороз повёл меня, шестилетнего карапуза, а за мной и всю длинную цепочку детей по каким-то запутанным коридорам, чугунным лестницам, навощённым паркетным полам — и ввёл... в тот же зал, но только с другой стороны.

Он плясал под ёлкой (у нас в Тамбове это была, собственно, не ёлка, а сосна), смешно задирая ноги в валяных сапогах. А потом раздавал подарки: апельсины, печенье, конфеты в красивых обёртках...

Каково же было моё удивление через год, когда Мария Моисеевна, настраивая мою "восьмушечную" скрипку, обмолвилась кому-то из учителей, что Сашке Гурееву не разрешили на этот раз быть Дедом Морозом, потому что он двоек нахватал.

Сашка? Двоек? Так это был студент-вокалист, а никакой не...

Потом, уже постарше, я и сам, бывалоча, красил губной помадой нос и щеки, приклеивал снежную бороду, обряжался в алую перепоясанную шубу и торжественно входил в квартиру друзей, где дети ждали Дедушку Мороза. Слышал я и о том, что к заграничным детям на Рождество приходит, но не Дедушка Мороз, а Санта Клаус — забавный такой старичок в красном колпаке и с мешком подарков.

Сайта в переводе значит: святой, а Клаус — это то же самое, что Николай. Был и вправду такой человек. Он жил в Греции в четвёртом веке нашей эры в маленьком городке Миры в Ликейской области, почему и зовётся — Николай Мирликийский. Он был архиепископом, то есть главным священником в этой местности, и отличался необыкновенной добротой.

У одного жителя Мир было три дочери. И вот пришла пора старшую замуж выдавать. У отца не было денег на приданое, и решил он отдать дочку за богатого, но нелюбимого жениха. Дочка горевала (она сколько сел, сколько мальчиков и мужчин носят это имя! Да только оборвалось почитание святынь с разбойничьей революцией. Русские люди отвернулись от Бога и Его святых. Начали храмы ломать, жечь иконы и постепенно превращаться в пещерных жителей — даже правителя своего стали звать вождём, как в дикарских племенах.

И исчезла тайна, жизнь стала скучной, без ёлки, игрушек, зажжённых свечей. Ёлки были запрещены, школьников заставляли доносить, в каком окне видна ёлка: значит, там живут враги народа.

Потом большевики хватились и решили хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь чудо детям вернуть. И вернули рождественскую ёлку, назвав её на всякий случай новогодней. Это тогда именовалось, не удивляйтесь, дети, "пять П": "подарок Павла Петровича Постышева пионерам" (был такой министр — их в те годы наркомами называли — он и добился возвращения ёлки; его Сталин вскоре расстрелял как врага народа — но не из-за ёлки, а по общей своей злобности).

Вот тут-то и появился наш советский Дедушки Мороз — борода из ваты, который с тех пор исправно служит детям коммунистической страны, принося им радость и счастье в дни Рождества Христова, которые совпадают с зимними школьными каникулами.

На Западе он приходит к ребятам под своим настоящим именем — Санта Клаус (святой Николай), а у нас в России — конспиративно, как Дед Мороз. Он не гордый. Но является с блестящим посохом-жезлом — знаком пастырской власти, в красной мантии и шапке-тиаре — в полном облачении архиерея. И приносит подарки детям — будущим лётчикам и морякам, тем, кто пройдёт сквозь бури и штормы этой жизни и понесёт свет рождественской звезды все дальше и дальше — в завтрашний век.

Но не только в Новый год приходит к нам святитель Николай.

Мне рассказывали: уходил лётчик на войну с фашистами. Мать надела ему на шею медальон с изображением Николая Угодника и велела:

— Сыночек, в минуту смертной опасности обратись к Николе — он тебе поможет.

Сбили лётчика в бою над Белым морем, выпрыгнул он из горящего самолёта с парашютом и упал в воду. Вынырнул — берега не видно. И, вспомнив наказ матери, стал призывать Николу Чудотворца. Смотрит — на горизонте показалась лодка. Приблизилась — в ней сидит старичок, лысый, с седой бородой. Молча протянул лётчику руку, втянул его в лодку и стал грести. Доставил к берегу. Лётчик выпрыгнул, оглянулся — ни лодки, ни старичка...

Ещё был случай. Одна девица все время читала акафист Николаю Угоднику, так что все над ней смеялись. И вот шла она как-то поздно вечером по кольцевой автодороге — от Лианозова к станции Лось. В районе деревни Подушкино её нагоняет чёрная "Волга". Сидящие в машине двое мужчин предложили подвезти. Она согласилась, села на заднее сиденье. Машина рванула, развила бешеную скорость, миновала Лось и мчится дальше! Девица просит, чтоб остановили, — мужчины только смеются. Пытается открыть дверь — не отпирается. Тогда она стала читать вслух акафист Николаю Угоднику. И тут машина резко затормозила. В глаза — свет. Задняя дверца отворяется сама собой. Девица поспешно выходит — перед ней стоит седобородый старик. Он вывел её на шоссе, подтолкнул слегка в спину и сказал: — Иди, да не оглядывайся!

Она прошла метров сто и слышит — сзади взрыв! Обернулась: на том месте, где стояла машина, — море огня.

И сестра мне рассказывала: заходит в храм Николы в Кузнецах (между метро "Новокузнецкая" и "Павелецкая") рослый мужчина во флотской меховой куртке и спрашивает у каждого: — Где тут морской бог?

Наконец одна старушка догадалась, подвела его к иконе Николая Чудотворца. Моряк поставил одну за другой и зажёг штук сто свечей: видно, Николай спас его от смерти на море.

"Ну и стул, — подумал я почти что матерно, погружаясь чуть не по шею в мягкое, типично дамское сиденье, — сидишь на нем, как на торте! Какая там работа на ум придёт при таком комфорте. А спинка — жёсткая, постоянно напоминающая о себе. Типичный стул для секретарши: сиди да помни! Развратный, прямо-таки сексуальный стул!"