Екатерина Глаголева - Вашингтон

В Уилмингтон президент въехал на белом коне, приветствуемый звуками оркестра и кликами огромной толпы. Дамы махали ему платочками из окон и с балконов, на кораблях в порту были подняты сигнальные флажки. На бал явились 62 представительницы прекрасного пола. В Джорджтауне Вашингтон побывал на собрании масонской ложи Южной Каролины. В Чарлстон он приплыл на барже, на веслах которой сидели 12 капитанов в парадной форме. Его приветствовали как «спасителя Отечества, уважали как основателя государства и любили как отца, явившегося удостовериться, что его дети счастливы». На вечерний концерт явилось около четырехсот дам, украсивших свои прически повязками, на которых было изображение Вашингтона или слова «Да здравствует президент!» либо «Слава герою!».

Истинный героизм Вашингтону пришлось проявить в Джорджии: приходилось пробираться через рыхлый песок, лошади, включая Прескотта, выбивались из сил. А едва достигнув очередного города, Вашингтон переставал принадлежать себе и не знал ни минуты покоя. В Аугусте он вновь вызвал дамский ажиотаж, однако поездка вовсе не была развлекательной, поэтому он нашел время для серьезного разговора с губернатором и передал ему депеши для отправки испанскому губернатору Восточной Флориды с предупреждением, чтобы тот прекратил укрывать беглых рабов.

В конце мая президентский кортеж повернул обратно.

В это время Джефферсон и Мэдисон отправились в тур по Новой Англии. Вашингтону они объяснили, что намерены собрать гербарий, а Джефферсон еще хотел дать отдых голове и переменить обстановку. Однако на самом деле они намеревались вербовать политических сторонников, особенно в Нью-Йорке, «вотчине» Гамильтона.

В дневнике Вашингтон с удовлетворением отмечал, что народ выглядит счастливым и довольным правительством. На Юге никто и не думает возмущаться введенным Гамильтоном налогом на виски — наоборот, все его одобряют. Везде мир и тишина. В кои-то веки Вашингтон смотрел на мир сквозь розовые очки: героическому президенту никто не решился открыть глаза на то, что могло быть ему неприятно.

Одиннадцатого июня он снова был в Маунт-Верноне и провел там две недели. Кампания удалась: трехмесячный вояж прошел строго по расписанию. Джордж пополнел и посвежел, путешествие явно пошло ему на пользу. 6 июля он въехал в Филадельфию под колокольный звон и пушечные залпы.

Едва он вернулся, как на бедре вновь образовалась опухоль — на том самом месте, где ее уже удаляли два года назад. На сей раз с операцией не стали затягивать, и через месяц президент объявил, что совсем здоров.

Четвертого июля, в День независимости, казначейство начало продажу акций нового Банка Соединенных Штатов. Потенциальные инвесторы наводнили здание министерства, к клеркам выстроились длинные очереди. Акции стоили по 400 долларов, но чтобы привлечь мелких инвесторов, Гамильтон разрешил покупать их в рассрочку; за первоначальный взнос в 25 долларов выдавался сертификат на владение акцией. Спрос оказался так велик, что все акции были распроданы за какой-нибудь час. Это «беспримерное доказательство обеспеченности наших соотечественников и их доверия к действиям правительства», ликовал Вашингтон в письме Дэвиду Хамфрису от 20 июля.

В две недели сертификаты сильно подскочили в цене и превратились в объект безудержной спекуляции. К 11 августа они продавались уже по 300 долларов; цены на правительственные облигации тоже достигли немыслимых высот. Филадельфию, Нью-Йорк и Бостон охватило настоящее безумие: лавки закрывались, купцы и ремесленники перекупали друг у друга ценные бумаги. Мэдисон ужасался этому «разбою среди бела дня»; Джефферсон прямо заявил Вашингтону, что лучше бы использовать эти суммы для чего-нибудь полезного, а не для азартных игр. Наконец, спекулянты наводнили сертификатами рынок, цены на них упали, мыльный пузырь лопнул. Гамильтону, однако, удалось стабилизировать ситуацию, выкупив правительственные облигации.

«Человек, явившийся, как я, в Соединенные Штаты, исполненный восторга перед народами древности, Катон, повсюду ищущий суровость нравов первых римлян, был бы возмущен до глубины души, обнаружив повсюду роскошь экипажей, пустоту разговоров, неравенство состояний, безнравственность банков и игорных домов, шум бальных зал и театров. В Филадельфии мне казалось, будто я в Ливерпуле или Бристоле», — вспоминал о своей поездке в США во второй половине 1791 года Рене де Шатобриан в «Замогильных записках».

«Когда я прибыл в Филадельфию, генерала Вашингтона там не было; мне пришлось прождать его дней восемь. Я увидел его карету, которую влекли четыре резвых коня, мчавшихся во весь опор. По моим тогдашним представлениям, Вашингтон непременно был Цинциннатом; Цинциннат в карете слегка не вязался с моей республикой 296 года от основания Рима. Мог ли диктатор Вашингтон быть кем-то иным, нежели землепашцем, погоняющим своих волов, идя за плугом? Но когда я явился к нему с рекомендательным письмом, то столкнулся с простотой старого римлянина.

Небольшой дом, похожий на соседние, был дворцом президента Соединенных Штатов: никакой охраны, даже слуг. Я постучал; мне открыла молодая служанка. Я спросил, у себя ли генерал; она ответила, что у себя. Я сказал, что у меня к нему письмо. Служанка спросила мое имя, трудное для произнесения на английском языке, и не смогла его запомнить. Тогда она просто сказала: „ Walk in, sir“ — „Взойдите, сударь“, — и пошла впереди меня по узкому коридору, какие служат вестибюлем в английских домах; ввела меня в приемную и просила ожидать генерала. <���…>

Через несколько минут вошел генерал: высокого роста, с видом спокойным и более холодным, нежели благородным, он похож на свои гравюрные изображения. Я молча подал ему письмо; он распечатал его, пробежал до подписи и прочел ее вслух с восклицанием: „Полковник Арман!“ Так подписался маркиз де ла Руэри.

Мы уселись. Я худо-бедно растолковал ему цель своей поездки. Он отвечал односложно, английскими и французскими словами, и слушал меня несколько удивленно; я это заметил и сказал ему довольно живо: „Не столь тяжело открыть северо-западный пролив, как создать такой народ, какой создали вы“. „Well, well, young man! (Прекрасно, прекрасно, молодой человек!)“ — воскликнул он, протягивая мне руку. Он пригласил меня обедать на завтрашний день, и мы расстались.

Я не преминул воспользоваться приглашением. Гостей было пятеро или шестеро. Разговор зашел о французской революции. Генерал показал нам ключ от Бастилии. Я уже заметил, что эти ключи были довольно глупыми игрушками, которые были тогда в ходу. Сведущие в слесарном деле люди могли бы три года спустя прислать президенту Соединенных Штатов засов от тюрьмы монарха, подарившего свободу Франции и Америке. Если бы Вашингтон видел победителей Бастилии в парижских сточных канавах, он бы не так дорожил своей реликвией. <���…>