Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

А бедная Жюльетта встречалась со своим Виктором еще реже, чем в Париже. Она посылала Сюзанну на Гран-Пляс отнести Гюго «что-нибудь вкусненькое», продолжала писать свои «заметки», отмечала знаменательные для нее годовщины и все же думала: «Зачем придерживаться традиций и отмечать день первой любовной встречи, когда у него любви ко мне уже нет, а есть только долг, чувство жалости, человеческого уважения?» Не лучше ли отказаться «от всех этих ребячеств, которые так не подходят к моим седым волосам?.. Есть цвета, оттенки и наряды, которые не подходят пожилым женщинам». Жюльетта постарела до времени — в сорок шесть лет раздалась, отяжелела. Сознавая этот упадок, она делала трогательные усилия отречься от прежней своей роли, принося ее в жертву приличиям, обязательным для изгнанника. Гюго довольно сурово запретил ей приходить к нему, меж тем как он принимал у себя всяких любопытствующих, равнодушных и праздных людей. «Ты даже не замечаешь, сколько жестокости и несправедливости в твоем пренебрежении ко мне. Тебе твое самолюбие важнее моего страдающего сердца». Гюго совсем отдалился от нее в Брюсселе и проявлял там в течение двух месяцев необыкновенную воздержанность, которая, впрочем, «была ему свойственна уже давно, уже целых восемь лет», жаловалась Жюльетта. Относился ли он так к другим женщинам? У нее были все основания сомневаться в этом. «Наберитесь смелости, — сказала она ему, — и признайтесь раз и навсегда в своем физическом и моральном непостоянстве… Я помню время, когда ты любил только меня, но помню также день, когда ты под предлогом недомогания впервые оставил меня одну, но все объяснилось просто: ты увлекся другой…» Ожидая его, служанка-любовница переписывала «Наполеона Малого», штопала носки своего «дорогого» и смотрела, как в небе проплывают облака.

Все же Гюго смилостивился над ней: когда Леони д’Онэ в январе 1852 года вздумала приехать к нему в Брюссель, он сразу же забил тревогу, обратившись за содействием к жене, своей союзнице:

Виктор — Адели Гюго:

«Она намерена выехать 24-го. Пойди к ней тотчас же и постарайся ее образумить. Необдуманный поступок в такой момент может привести к серьезным неприятностям. Теперь все смотрят на меня. Моя жизнь, полная трудов и лишений, проходит у всех на виду. Я пользуюсь всеобщим уважением, которое проявляется даже на улицах… Ничего не нужно изменять в данных условиях… Скажи ей все это. Обращайся с ней ласково, касайся с осторожностью всего, что наболело в ней. Она легкомысленна… Не показывай ей это письмо. Сожги его сразу же. Скажи, что я напишу ей по тому адресу, который она мне дала. Удержи ее от безрассудства…»

Адель, возгордившаяся тем, что ее роль внезапно возросла, сразу же ответила мужу:

Адель — Виктору Гюго:

«Будь совершенно спокоен. Я только что пришла от госпожи д’Онэ. Ручаюсь, что она не поедет. Я написала Уссэ, попросила его назначить мне время для делового разговора о „Путешествии“ Готье [143] Речь идет о книге Леони д’Онэ «Путешествие женщины на Шпицберген» ( прим. авт. ). . Уссэ и еще два сотрудника являются главными лицами в „Ревю“. Я вызову у госпожи д’Онэ интерес к искусству. Это увлекательное и благородное занятие, надеюсь, целиком захватит ее. Ты со своей стороны должен подбадривать ее в письмах, которые доставят удовлетворение если не ее сердцу, то ее гордости. Пусть она будет сестрой души твоей. Я знаю, у тебя очень мало свободного времени, но все же пиши ей изредка, хоть по нескольку строк — может быть, это ее успокоит. Дорогой мой друг, я слежу за ней. Работай спокойно и не волнуйся…»

Завоевать сердце молодой женщины не представляет особой трудности. Труднее бывает убедить, что можно обойтись без нее. Леони упорствовала.

Виктор Гюго — жене, 24 января 1852 года:

«Сегодня утром я опять получил письмо от госпожи д’О. Она решительно заявляет, что приедет сюда, хотя бы на несколько дней, грозится, что сделает это, ничего не сказав тебе. Нет, нет, мой друг, тебе необходимо с ней повидаться и отговорить ее от этой поездки. Безрассудства никогда ничего хорошего не приносят. Зная ее опрометчивость, я и не хочу ей писать. Я, кажется, сделал все, что она хотела, чтобы ее успокоить, использовал все средства. Но она теперь желает еще получать от меня письма, адресованные лично ей. При ее повадках в этом немалая опасность (она ведь все рассказывает всем и каждому). В Париже говорят обо всем решительно, но в Брюсселе, где я живу на глазах у людей, не принято разглашать то, о чем без стеснения болтают в Париже… Повидай госпожу д’О., последи за ней. Она собирается приехать, невзирая даже на то, что здесь находится Шарль! Внуши ей, что это немыслимо. Ведь я тогда вынужден буду немедленно покинуть Брюссель… Воспрепятствуй ее поездке, право, это было бы сущее безумие…»

Наконец госпожа Гюго уверила мужа, что опасность миновала, и он похвалил свою посредницу: «Прежде всего хочу сказать, что ты благородная и восхитительная женщина. У меня слезы навертываются на глаза, когда я читаю твои письма, — они проникнуты достоинством, волей, мужеством, рассудительностью, спокойствием, нежностью… Ты прекрасно разбираешься в политике, ты правильно воспринимаешь события и умно рассуждаешь о них. А когда заговоришь о делах или о семье, во всем чувствуется высокая и добрая душа…» Опала, постигшая мужа, иногда бывает удачей для жены. В несчастье открылась истинная натура Адели Гюго. С января по апрель 1852 года в жизни ее супруга перемен не было. Работа, непрестанный труд. Обеды за табльдотом гостиницы в обществе Александра Дюма, Ноэля Парфе, Шарля Гюго, иногда и Эдгара Кине. Беспокоил их всех Жирарден, изгнанник с шаткими взглядами. На него нападали иногда бонапартистские настроения, и он иронически говорил Виктору Гюго: «Моя жена такая же красная, как и вы, и тоже заявляет: „Он бандит…“» Короче говоря, Жирарден уже готов был еще раз вывернуться наизнанку и приспособиться к новому режиму. Приспособленчество бывает у некоторых призванием.

Врач герцогини Орлеанской, Ноэль Гэно де Мюсси, приехав в Брюссель, сообщил Гюго, что принцесса с грустью вспоминает о нем. «Как? Неужели он не будет нашим другом?» Гюго ответил, что он питает к герцогине Орлеанской «глубокое чувство симпатии и уважения», но добавил, что он «навсегда принадлежит Республике, что между ним и семьей герцогов Орлеанских нет и не может быть в будущем общих интересов». Об общих интересах в прошлом ни слова.

Стало очевидным, что если «Наполеон Малый» будет напечатан, то возникнет прямая опасность для семьи Гюго, а также для его имущества, находящегося во Франции. Правительство издало закон против «злоупотреблений прессы», по которому виновные в них французы, даже живущие за границей, подвергались штрафу и конфискации имущества. И вот у Гюго возникло решение перевезти всю свою семью в Брюссель, если будет получено на то разрешение бельгийского правительства, либо же на остров Джерси, если в Бельгии, как ему сообщил Брукер, будет издан закон, запрещающий оскорбительные выпады против главы дружественного государства, что, несомненно, грозило высылкой Виктора Гюго из страны.