Василий Дегтярёв - Моя жизнь

— Оставайся, — говорил он, — женишься, привезешь семью, снимешь квартиру и заживешь на славу. Тебе надо учиться и развивать свои способности, а лучшего места ты для этого не найдешь.

Поблагодарив Филатова за совет, я отправился в город. Впервые за пять лет пребывания здесь я мог по-настоящему осмотреть Ораниенбаум.

Потому ли, что я сменил солдатское одеяние, или потому, что почувствовал себя после казармы относительно свободно и независимо, город предстал передо мной в совершенно новом виде.

Стояла ранняя осень. Липы уже были тронуты золотом. И это золото лип красиво переплеталось с глубокой зеленью обрамлявших город сосен и дубов старинного парка.

Дома в городе были удивительно красивы: с высокими мезонинами, узорными террасами и балконами. Улицы чистые, все в зелени. После грязной и пыльной Тулы Ораниенбаум казался мне каким-то сказочным городом.

Очень тянуло меня посмотреть старинный Китайский дворец, о котором много говорили. Дворец этот, по рассказам, был построен еще при Петре I Меншиковым.

Выйдя за город, я увидел величественные очертания дворца и быстро зашагал к нему.

Дворец находился в глубине старинного парка. Он стоял на возвышении. Перед ним раскинулась широкая поляна с прямыми желтыми дорожками и пышными благоухающими клумбами. Эту поляну-цветник обрамляли высокие деревья, такие же деревья окружали дворец могучей зеленой стеной.

На фоне темной зелени сада дворец казался ослепительно белым. Тонкая ажурная лепка придавала ему какую-то удивительную легкость.

Чистое лазурное небо, густая зелень дубов, белоснежное здание дворца, пестроцветный ковер поляны — все это, отражаясь в спокойных водах огромного пруда, создавало незабываемую картину.

Вдоволь насмотревшись издалека, я подошел ближе к дворцу. Окна были распахнуты, и я сумел рассмотреть роскошное убранство комнат, невиданную живопись на стенах, изумительной работы люстры и мебель.

— Неужели все это создано руками человека? — сказал я вслух.

— Да, мил человек, все это сделали люди, — услышал я за спиной хрипловатый старческий голос и невольно вздрогнул.

— Ты не бойся, я здешний сторож, — сказал, подходя ко мне, маленький, худенький старичок. — А ты отколь?

Я рассказал ему про себя.

— Так, — оказал старичок и протянул мне кисет. — Тульский, значит. Вот тут есть одна комната, так там какого только оружия нет! Посмотришь — глаза разбегаются! И сказывают, что все это оружие сделано тульскими мастерами. А дворец-то, сказывают, владимирцы строили, а мебель — вятские мастера. Все это наш брат сделал — крепостные русские люди.

Я еще раз посмотрел в окна и, попрощавшись со старичком, пошел к себе.

Полный новых впечатлений, шел я, не задумываясь над тем, куда ведет незнакомая дорога.

Меня обуревали мысли о виденном и о рассказанном сторожем. Я был глубоко растроган тем, что всю эту чудесную мебель, картины и люстры и весь дворец создали простые русские люди. Это вселяло в меня надежду, что и я, сын русского народа, сумею сделать что-то полезное, если буду упорно этого добиваться. Размышляя, я не заметил, как очутился на берегу Финского залива. Огромный синий, простор распахнулся передо мной неожиданно во всем своем величии и красоте.

Я невольно расправил плечи и, глубоко вдохнув свежий морской воздух, почувствовал прилив новых сил. С особенной страстью захотелось работать, творить, созидать.

«Нет, — решил я, — мне надо остаться здесь. Работать, учиться, совершенствовать свое мастерство».

На другой день я подыскал небольшую комнатку и, найдя на полигоне Филатова, заявил ему о своем желании остаться.

Написав большое письмо матери, я с волнением опустил в тот же почтовый ящик письмо Вере с предложением быть моей женой.

Я старался работать как можно больше, чтобы не оставалось времени для дум. Но что бы я ни делал: обтачивал ли деталь, сверлил ли, строгал ли — мысли мои были там, в Туле.

И вдруг я получил телеграмму:

«Выезжаю, встречай, твоя Вера».

Так началась моя новая жизнь в Ораниенбауме.

Особым годом в моей жизни был 1906 год. Я познакомился с инженером Владимиром Григорьевичем Федоровым, будущим конструктором и ученым — отцом русской оружейной автоматики.

Это знакомство оказало решающее влияние на всю мою последующую жизнь и конструкторскую деятельность.

А произошло оно, если мне не изменяет память, так.

Однажды душистым весенним утром, когда солнце стояло уже высоко и жаворонки рассыпали над полигоном звонкие трели, в мастерскую вошел полковник Филатов и, как всегда, громко поздоровавшись, подошел ко мне.

Из-за его спины что-то жестами показывал мне мастер Елин.

Сообразив, что, должно быть, речь пойдет о новом задании, я сосредоточился.

Филатов показал мне рисунок, точнее, набросок пульки.

— Вот, Дегтярев, тебе задачам нужно точно такую же выточить из меди. Сумеешь?

Я посмотрел набросок. Пулька резко отличалась от наших тупоконечных пуль. Она была остроконусная.

— Ну, так как же? — спросил Филатов, заметив мое замешательство.

— Постараюсь, ваше высокоблагородие!

— В три часа приходи ко мне. Елин, проводишь его.

— Есть, ваше высокоблагородие! — разом ответили мы.

Точно в три часа я был в кабинете Филатова.

— Вот вам и мастер! — сказал Филатов, обращаясь к стройному, румяному капитану.

— Ну-ка, подойди сюда, Дегтярев, познакомься, это капитан Владимир Григорьевич Федоров.

Я подошел к столу.

Федоров встал, протянул мне руку, затем развернул чертеж новой остроконусной пули и спросил, удастся ли выточить такую из металла.

— Выточит, выточит, — ответил за меня Филатов. — Он скромен, а руки золотые!

— Работа должна быть предельно точной, — предупредил капитан.

И тут же пояснил, что чертеж этой остроконусной пули разработан профессором Михайловской артиллерийской академии Петровичем. Сделал профессор этот чертеж на основе сложнейших математических вычислений по преодолению сопротивления воздуха пулями самых различных форм.

— Так что же, позвольте узнать, — спросил я, — эта остроконусная пуля и должна быть самой лучшей?

— Вот именно, если вы сумеете ее сделать строго по чертежу.

Я задумался.

— Что, боишься? — опросил Филатов.

— За себя не боюсь, а вот за инструмент действительно побаиваюсь.

И хотя Филатов обещал оказывать мне всяческую помощь, все же я колебался. Взяться за работу и не выполнить ее было не в моих правилах. А выполнить такую точнейшую работу при имеющемся оборудовании и инструментах было почти невозможно.