Иван Петров - В чекистской операции Трест

«Убийство Рейли» разыграли хорошо, хотя Шаров почему-то место засады перенес метров на сто от ранее намеченного. Покричали мы тут, поругались на трех языках — на русском, английском и финском, постреляли поверх голов друг друга. Потом «Рейли» слег на обочине, замер, а мне связали руки. На выстрелы прибежал председатель сельского Совета, молодой коммунист, толковый человек и хороший товарищ: «Не нужна ли помощь населения?»

Шаров поблагодарил его, похвалил, но от помощи отказался: «Не требуется. Вот этого мерзавца, — показывая рукой на меня, — мы захватили, а того, на обочине — прикончили. Только вы уж об этом никому ни слова». Не на шутку напуганный председатель удалился с завидной резвостью, а Шаров ликовал: «Логически рассуждая, он еще до утра по всему поселку раззвонит!» Я его веселья не разделял и втихомолку поругивал эту самую логику — тоже мне наука!

Подали машину, вместительный «бьюик». Разворачиваясь, машина сильными фарами осветила меня со связанными руками и «покойника» на обочине. Думаю, что финны, ожидавшие Рейли именно в этом месте, увидели нашу группу, меня, «покойника» на дороге и, конечно, слыхали стрельбу, крики и ругань.

«Покойника» за руки и за ноги подняли и втиснули в машину, но он был длинный, и его ноги остались висеть на подножке. Меня тоже в машину, за воротник, и довольно энергично.

Остановились в Старом Белоострове, в управлении пограничной комендатуры, и там меня повели на второй этаж, легкими толчками ускоряя шаг. «Покойник» с торчащими на подножке ногами остался в машине в окружении выбежавших из красного уголка любопытных.

В комендатуре, якобы для участия в срочном совещании, были собраны начальники застав, мои соседи и друзья до нынешнего дня, личный состав комендатуры, включая Бомова и его сотрудников. Меня, в роли пойманного предателя, выставили перед ними, бегло допросили, больше кричали и ругали. Трудно было мне в тот вечер, и показалось, что более тяжкого и унизительного не бывает. Как хотел я обнять этих дорогих мне людей и сказать им: «Не верьте, товарищи! Честен я перед страной, и для вас был и остаюсь верным другом». Но так говорить нельзя было, и я плакал, просил пощады и на себя всякие пакости наговаривал.

Может быть, кто еще помнит этот вечер 25 сентября 1925 года. Я его не забываю…

В Ленинграде меня поместили в гостиницу «Европейская» со строгим требованием из комнаты не выходить. «Кормить и поить будем в номере», — объяснил Шаров. Номер был удобный, с ванной, на столе достаточно еды и питья вдоволь. В последнюю неделю я очень мало спал — часа два-три в сутки, и прошедший день был очень тяжелым. Но хотя ночь была уже на исходе, мне не спалось и к еде я не прикоснулся. Только в эти тихие предрассветные часы, когда заботы последних дней миновали, я начал понимать, что вместе с ними миновала и вся прожитая жизнь, что у меня вовсе нет прошлого, знакомых, товарищей. Некому руку пожать, поздравить с праздником или успехом. А если кто и вспомнит — то с проклятием. Значит, мне надо отказаться от моего прошлого и начинать все сначала. Но где исходная точка новой жизни, каков ее облик?

Рано утром позвонил Салынь и сообщил, что ко мне идет сотрудник с поручением от Мессинга и все мне расскажет. Другим двери не открывать. Тот вскоре пришел, и, кажется, я его немного знал — из старших сотрудников управления. От имени Станислава Адамовича сообщил следующее:

— Есть предположение, что из Финляндии прорвался ваш старый знакомый Радкевич. Белые ищут Рейли, но понимают, что найти его трудно — он в могиле или в тюремной больнице, и потому они ищут вас. Если вы на свободе, значит, все нити к судьбе Рейли порваны. По этой причине из комнаты не выходить, никому дверей не открывать. Ночным поездом поедете в Москву.

Перед уходом он спросил меня:

— Что передать Станиславу Адамовичу?

— Привет передайте и скажите, что все понял.

С моим фиктивным арестом заканчивается мое участие в чекистской операции «Трест». Одновременно исчезает начальник 13-й заставы Сестрорецкого пограничного отряда Тойво Вяхя, и вскоре в глухой черноморской бухте Дюрсо появляется новый начальник заставы Иван Михайлович Петров.

Я был награжден орденом Красного Знамени, и его порядковый номер, еще до нумерации РСФСР — 1990; был представлен В. Р. Менжинскому; много внимания уделил мне незабываемый А. X. Артузов, со мной беседовали В. А. Стырне, Р. А. Пилляр, начальник ГУПВО З. Б. Кацнельсон и член коллегии ОГПУ Медведь. Еще долгие годы, по существу до смены поколений, некоторые из перечисленных лиц уделяли мне внимание и, проезжая через Москву, я изредка бывал у них. Они меня информировали о поведении Рейли в Москве до его ареста, о дальнейшей судьбе Захарченко-Шульц, Радкевича и о поездке монархиста Шульгина по стране под негласной опекой ОГПУ.

В процессе проверки партийных документов, — кажется, это было в 1934 году, — возник вопрос: почему я, финн, имею русскую фамилию? Выручили все те же чекисты. Они удостоверили, что перемена фамилии вызвана служебными обстоятельствами и новая фамилия узаконена. Еще и любезность добавили: «Человек очень преданный и очень храбрый».

В последний раз я слышал об А. X. Артузове осенью 1936 года от командарма I ранга И. П. Уборевича. После полевых учений четвертого корпуса в разговоре с полковником Шаховым и со мной он рассказывал, что именно Артузов достал полные данные об изобретенном и введенном в строй немцами «чудо-танке» из серии «Т».

— Не понимают немцы требований будущей войны, — говорил Уборевич. — Не таким должен быть танк. Танк будущего — это наш танк, и появится он скоро…

И у нас появились такие танки. Немецко-фашистские войска познали их силу. Но Артузов и Уборевич этого не увидели. Их мы не уберегли…

Шли годы, и операция «Трест» пребывала в забвении, пока роман-хроника Л. В. Никулина «Мертвая зыбь» не оживил былое. Книга эта, несмотря на огромный общий тираж, давно стала библиографической редкостью. Хорошо и убедительно, с большим художественным вкусом она была экранизирована С. Н. Колосовым в многосерийном телефильме «Операция „Трест“», и этот фильм уже почти десять лет хорошо принимается теле- и кинозрителями.

С Л. В. Никулиным у меня вскоре сложились хорошие доверительные отношения, и в одной из бесед я упрекнул Льва Вениаминовича в нарушении им масштабности в отношении личности А. А. Якушева. Он, против моих опасений, не обиделся и просил обрисовать ему «моего» Якушева. Вот примерно содержание этой нашей беседы:

— Якушев, — утверждал я, — личность выдающаяся, но трагическая, втянутый в борьбу больших общественных сил, он, образно говоря, оказался между молотом и наковальней…