Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена

— Что вы думаете, синьор, о конкурентах?

Перед Славороссовым список предполагаемых участников конкурса и марок самолетов, на которых они должны летать.

Продолжая изучать французский язык — все-таки Франция запевала авиации, — Харитон Никанорович понемногу осваивает и итальянский. Смешно путая два языка, он все же достаточно понятно отвечает:

— Конкуренты большие. «Капрони» — хороший аппарат.

Не может же Славороссов сказать, что в кабине «капрони» будет он — сегодня один из лучших пилотов мира.

…Апрель. Над Турином и аэродромом Мирафиори чистое, необычной голубизны небо. Соревнования еще не начались, идут последние приготовления. Тарахтят моторы, снуют механики, фоторепортеры снимают картинно позирующих пилотов. На трибунах много генералов, офицеров — представителей военного ведомства.

От ангара «капрони» взлетает аэроплан. Необычно круто и не по прямой, а с одновременным разворотом летчик набирает высоту…

Такой взлет на «капрони» мог сделать только Славороссов, и на трибунах уже повторяют его имя.

— Смотрите! Смотрите! Невероятно!..

Перевернувшись в воздухе, Славороссов продолжает полет, накреняет свой «капрони» на крыло и описывает два замкнутых круга — два виража… Плавная спираль, и самолет бежит по полю. Это задуманная Харитоном Никаноровичем психологическая «заявка» на победу. Это ведь только облет, проба аппарата.

Славороссов выступает на новой модели и из первых девяти испытаний выигрывает семь!.. Испытания продолжаются… Но о победах Славороссова русская пресса ничего не сообщает, и вдруг телеграмма в утреннем выпуске петербургской газеты «Биржевые ведомости» от 7 апреля: «Сообщение из Турина. 6 апреля в 6 часов вечера на военном аэродроме Мирафиори во время полета русского авиатора Славороссова с пассажиром Галло внезапно произошел взрыв мотора. Пассажир сгорел, умирающий авиатор в госпитале».

Вот какой трагический повод, обернувшийся газетной сенсацией, позволил России вспомнить о своем героическом сыне.

На следующий день газета «Новое время» под заголовком «Надежды на выздоровление Славороссова» публикует новую телеграмму агентства Стефани: «Славороссов провел ночь спокойно. Утром в состоянии его здоровья было констатировано некоторое улучшение. Пульс довольно правильный, нелихорадочный. Полагают, что авиатор поправится через шесть недель».

Более подробные известия были не так оптимистичны: «Какой-то злой рок преследует всех лучших русских летчиков… При спуске известного русского авиатора X. Славороссова произошел взрыв бака с бензином. Роберт Галло, летевший в качестве пассажира, получил при падении настолько тяжелые повреждения, что не мог выбраться из горящих обломков аэроплана, и, когда подоспела помощь, представлял собой обуглившийся труп… Славороссов был отброшен к хвосту аппарата. В бессознательном состоянии, почти умирающий, он был перенесен в военный госпиталь. Из последних известий выяснилось, что Славороссов при падении получил перелом левой ноги и пяти ребер, правая нога вся обгорела, кожа с лица сорвана и констатироровано общее тяжелое сотрясение мозга и всего организма. 36 часов летчик находился в бессознательном состоянии. Пользующие Славороссова врачи все же не теряют надежды вернуть его к жизни». Теперь уже не на шутку беспокоится о Славороссове общественность, посыпались письма в газеты с требованием сообщить о состоянии летчика, предложения о помощи. Какие-то незнакомые люди приходят к родителям авиатора, выражают сочувствие, оказывают знаки внимания, успокаивают. А у родителей еще горе — утонул в пьяном виде сын Дмитрий… Хоть и непутевый был человек, а ведь родной…

Не шесть недель, а шесть месяцев пролежал Славороссов в госпитале. Вновь и вновь он мысленно перебирает события того трагического полета…

Виною всему был лопнувший бензобак. Это установила комиссия. На планировании вытекающий бензин попал на раскаленный мотор, он вспыхнул, и огнем сразу охватило деревянный аэроплан… Роберт Галло сидел впереди — в кабине летчика-наблюдателя. Славороссов до жути отчетливо слышит вопль заживо горящего человека, помнит, как тут же его самого ожгло бушующее пламя, резкую, всепроникающую боль… Он еще пытался, закрыв рукой глаза, выровнять у земли разрушающийся самолет… Удар… Потеря сознания… Снова минутное просветление. Он опять помнит горящие обломки, пытается отползти, но придавлена, не пускает правая нога. Он не знает, что она обгорела, уже не чувствует ее… Последним усилием воли он рвет ногу из тисков… Пронизывающая боль… Ползет в сторону… «Где Роберт?.. Надо его…» — последняя мысль, которую он помнит. Роберт… Молодой, задорный, самый верный почитатель Славороссова, считавший за счастье летать с ним… И вот друг становится его первой жертвой… Он убил человека!..

В который раз все одни и те же горькие размышления: «…Но вина не моя… Сам чудом жив… Все равно я его убил… Проклятый бак!.. А в чем я виноват?.. Как погасить огонь в воздухе?..» Об этом он говорит с братьями Капрони, навещающими его, просит помочь семье Галло.

— Не волнуйтесь, синьор Славо, — так его зовут для простоты, — все, что нужно, что можно, мы сделали. Вы ни в чем не виноваты, кто мог знать, что лопнут швы?

— Баки надо проверять под давлением, под большим давлением.

— Совершенно верно… Так жестоко нас учит жизнь… Что вам еще принести, Славо, чего бы вы хотели?

— Спасибо, все есть. Пошлите из моих денег в Одессу родителям… Вот записка моей рукой… Нацарапал, а то не поверят, что жив…

Весь перебинтованный, почти недвижимый, он говорит о чем угодно, но не о своем будущем. Об этом он только думает, думает со страхом: авиация не только его призвание, но и средство к существованию, сможет ли он летать? Ребра срастутся, кожа нарастет новая, а вот ноги, особенно правая, с ними что? К нему внимательны все: врачи, сестры, даже родные незнакомых офицеров, лежащих в госпитале, приносят и ему цветы. Цветов много, их присылают ежедневно самые разные люди. Это приятно. Он любит цветы. Они напоминают ему Одессу, велотрек, незабываемый день, когда он, «сев на колесо» самого Уточкина, мчался за ним буквально в двух-трех метрах и едва не обошел знаменитого чемпиона. В тот день он получил свой первый букет цветов, он, никому не ведомый любитель, обычный одесский мастеровой. Потом вспомнилось детство и неприхотливые желтые цветы лютики. Мальчонкой его удивил не сам цветок, они росли повсюду, а случайное открытие — у одного цветка разные листья: одни узенькие, продолговатые, тут же большие, круглые, как открытая ладошка, с зазубриной по краям. Вот бы вместо всех этих ярких, красных цветов нарвать самому лютиков… С букетом роз входит в палату русоволосая улыбающаяся дама.