Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

Всякий мир имеет свою систему ценностей и свою «святыню».

Всякая культура имеет свою «ведущую систему» идей, стремлений и верований. Организация власти и права обусловлена сверху — религией и этикой, но она обусловлена и снизу: 1) материальными потребностями человека и 2) природой его органической и психологической жизни.

Диалектика органического целого, охватывающего все функции цивилизации и культуры, есть особая диалектика сложной системы взаимодействия противоположностей. Это диалектика в силу того, что она исходит из единства противоположностей и устанавливает их связь. Она прежде всего исходит из той идеи, что целое (в сфере органической, душевной и духовной) первее своих частей; противоположности выделяются, дифференцируются из некоторого общего лона, в котором они совпадают.

Развитие культуры, общества есть непрерывная дифференциация и интеграция (разделение труда, расчленение и противопоставление различно направленных функций культурного творчества).

Изначальным единством, в котором совпадают все функции культуры, является миф: он есть одновременно знание о мире, о добре и зле, история, художественное творчество и, наконец, религия. Из мифа выделяются различные функции духа. Но их общий корень всегда сохраняется.

Каждая культура имеет свой миф, свой «символ веры», который выражает начало и конец всякого культурного целого.

«Символ» как раз означает соединение, совмещение противоположностей, притом такое, которое в своем конкретном многообразии не может быть выражено в точных рациональных понятиях, диалектика этих понятий убегает в бесконечность.

24 июля 1987 г.

Прилетели сюда 31-го. В Ростове жара невыносимая. Долго не могли привыкнуть к Минску (после Риги), но в последние дни чувствовали себя уже хорошо.

Теперь, на расстоянии, город видится красивым и даже очень. А после посещения ростовских магазинов и того прелестнее.

В последние дни гастролей в Минске был Юрка Кузнецов. «Пообщались» с ним достаточно весело. В общем —

последние дни есть последние. Вместе с ним был также Гребенщиков Юрий Сергеевич, только что приехавший из зарубежей с «Серсо». Немного порассказывал о триумфах и успехах нашего дорогого А. А.

Вчера я говорил с ним по телефону (звонил Игорю, он взял трубку). Говорит, ждет играть спектакль. Вызывает нас, кажется, 21 сентября на сессию, а госы — 6 октября.

3 августа 1987 г. Ростов

Труднее всего для меня сосредоточиться на работе, отбросить все, сосредоточиться… Для разбега начинаю писать здесь…

Без даты

Вчера приехали с Танюшей из Перевальска от моих стариков. А перед этим были в Ялте (с 5 по 28 августа). Отдохнули там замечательно. Несколько дней я не мог переключиться на праздность, на отдых. Кажется, совсем разучился это делать. Все что-то сосет внутри, зудит, и просто чувствую, как бездарно уходит время. Лежать на пляже (просто лежать) — мука. Такое ощущение, что совершаю нечто преступное. Ну, потом ничего, «втянулся» в это самое ничегонеделание…

Как же?! Сосредоточиться?! Вот только начал вчера писать, пошла суета, пришел кто-то, пошел куда-то — день прошел. Ужасно!

Так… про что я там писал-то — про море. Да, море… хорошо… здорово… отдыхали, плавали, разговаривали. Ладно, ну его к черту, море.

С трудом достали билеты на поезд (в плацкартный вагон). Ехали ужасно. У Тани был приступ прямо в поезде. Тяжело вспоминать. Слава богу, за час до приезда отпустило. Встречали мама и папа. Мама с цветами… миленькая моя, папа с орденом… У меня сердце сжалось.

В Донбассе было холодно, а у нас ничего теплого с собой… В основном дома сидели. Папа взял отпуск в эти дни и был с нами. Готовились к нашему приезду, дорогие мои, белили квартиру. Дома чистенько, уютно.

Все равно у меня какое-то чувство вины перед ними… Не знаю, почему. Не знаю, что нужно сделать и как, просто под сердцем боль, и знаю, что виноват и надо что-то сделать для них, успокоить, одарить радостью, хоть какой-то, и чтобы это я сделал для них. Не знаю, не знаю… тяжело на сердце… А вместо этого еще и раздражаешься иной раз, что-то такое фыркнешь, не так, мол, это делается или что-то в этом роде… И тут же сам себя ловишь на глупости, гадости. Ну что? Ну так, не так — какая разница.

Определенная мука — неумение писать, то есть передать на бумаге свои чувства. Вот ведь искренне желаю сделать это, цель поставил себе, пыхчу — пробую писать, обдумывая слово, фразу, — пробую наоборот — «от руки», импульсивно писать — ни черта!

Перечитываю — ничего подобного! То есть близко нет! Ни моих мамы, папы, ни меня, старого идиота, рядом с ними, ни Тани, измученной приступом, с астрами красно-белыми в синем «Москвиче» (шофер из папиной колонны), ни нашего дома с неумело побеленными потолками, мягкими дорожками, печкой, иконой… и уже тем более, уже совершенно ничегошеньки от того, что творится во мне, в моей душе всю дорогу, в том проклятом поезде, всю неделю дома, ночи, дни, на автовокзале. Вот так — безграмотно (в профессиональном отношении) мы ставим и играем свои спектакли.

Горит просто ощущение это вот в груди. Точно! Вот так и играем. Рас-ска-зы-ва-ем косноязычным языком чувств убогие истории.

В Ялте много общались с Колей Сорокиным из ростовского театра (он там еще и парторг — Николай Евгеньевич). Волосы дыбом от его рассказов о славной ростовской Академии. Боже, какая чушь! Сейчас «доели» своего очередного главного — Малышева. Нет никого из режиссеров. Он меня зондировал на предмет работы. Не дал никаких резких отклонений этой идее, но постарался отвести тему разговора на будущее. Бессмысленно сейчас что-то строить и фантазировать, но и отрезать эту идею окончательно тоже неразумно. Поживем — увидим.

2 сентября 1987 г. Москва

Сходил сегодня на Ваганьково поклониться Владимиру Семеновичу Высоцкому… На этот раз памятник показался маленьким, немощным каким-то. А цветов еще больше, целое поле… Постоял немного… поболел.

Зашел к Есенину. Там теперь новый памятник. Фигура из белого мрамора. Какой-то старик читал стихи Сергея Александровича дрожащим голосом… что-то рассказывал случайной толпе.

Когда поэты умирают… пошлость оживает — и мстит.

(А потом, днем, случайно проходил по Пушкинской площади. Мужчина пожилой, лысый, проходя мимо, снял берет, остановился на секунду перед Ним… посмотрел туда, вверх, отошел, надел берет и не оглядываясь пошел дальше. У меня сердце екнуло.)

На могиле Андрея Миронова, на свежей могиле Миронова, тоже поклонники стихи вешают на оградку. Фотография его ну никак не вяжется с кладбищем, злая шутка, черная шутка… С этим ощущением и ушел.