Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

В театре попросили о встрече, чтобы рассказать о поездках, о театре Васильева. Народу было очень много. Слушали с огромным интересом. Почти три часа говорил безостановочно.

В Омске жарко по-летнему. Самочувствие странное, мягко говоря. 15 лет… и ничего. Пелена какая-то в душе и перед глазами. В театре то же. Был вечер какой-то у нас дома (уже перед отъездом). Е.И., Юра с Надей, да еще Юрчак, молодчина, подбежал. Выпивали, разговаривали… вспоминали. Боже… Боже… как все зыбко… и эфемерно… Ицик нервничает, заметно… Рассказывал свою «эпопею» с «Современником», как показывался, и пр. Черт возьми, а ведь мне бы хотелось работать с этими артистами, с моими омскими друзьями… только с теми, «бывшими» (т. е. какими они были вчера, позавчера… тогда) — но они… «уходят», меняются… меняюсь я, меняются они. Вот ведь как… Вот какая история… время бежит, в этом вся печаль. А работать бы хотел в том омском театре, какой знал, любил.

5 сентября 1988 г., Омск

Проснулся рано. Еще не было семи. В отеле завтрак с 7 до 10. Умылся и сразу пошел завтракать, чтобы с утра побродить по городу. Завтрак напоминает венский… шикарно. Буржуазный. Лучше есть не спеша. Тогда целый день есть уже не хочется. Сначала мясное, немного копченостей, паштетов, сервелата и т. д. Нет, даже не так. Сначала стакан сока! Грейпфрут или что-то такое… потом, значит, мясное… потом сыр… сортов пять-шесть, на виноградных листьях, фруктовый кефир в маленькой серебряной баночке, банановый и там… киви, уже потом — фрукты… фруктовое ассорти в собственном соку. Сладости? Сладости на этот раз пропустим. Лучше взять хорошую сигаретку и налить чашечку крепкого кофе… посидеть, покурить, попивая кофе… Поболтать немного… о том, о сем… Вот завтрак советского актера в Западном Берлине, в отеле Саstоr…

Теперь по утреннему городу, не спеша, мельком оглядывая витрины… мельком — цены… Зайти в несколько магазинов… (нет-нет, пока только посмотреть, спешить нельзя, ни в коем случае не спешить).

А. А. — «Серсо» для меня — огромная книга… Об этом не писали, не анализировали на таком уровне, хотя писанины вообще, хвалебной и проч., очень много. Но это же законченный художественный мир. Там все едино и законченно — эстетика, форма, отношение к миру, к театру — целая философская концепция. Может быть, это говенная концепция — другой разговор. Но она там есть. Я делал это.

Западный Берлин, 26 сентября 1988 г.

А. А. — «На американский кинематограф М. Чехов оказал большое влияние (я как неспециалист говорю, но… существуют же школы). Итак, у них это есть, они об этом не говорят. Далее. В кино актер работает иначе, чем в театре. Если бы зеркало фиксировало образ жизни, ушел человек, а в зеркале остался… Актер в кино имеет совсем другие функции (это наш кинематограф — убожество… наш кинематограф никогда не отражал жизнь, какая она есть, никогда в этом смысле наш кинематограф не был художестввнным). Роли в кино приходят, а не созидаются. Кино ищет героя, который выразил бы время. Для того, чтобы сыграть в театре, так, как Бельмондо в „Последнем дыхании“, нужны годы (школа, наука). В кинематографе нужен этот человек, это явление — Бельмондо».

«Именно в кинематографе мир дан, надо за ним уметь следить. Видеть. Существует или действительно прожитая жизнь, или данная жизнь. Звезды — они сами по себе уже не являются людьми».

«Театр — более фундаментальное искусство, в смысле физической реальности актера».

11 сентября 1988 г.

А. А. — «Вслед за разговором — художник ты или не художник, начинается разговор: что ты за человек. Потому что это очень близко, почти нераздельно».

«Искусство нам дано не для развлечения, а для жизни, это мало кто понимает на самом деле (здесь черта профессионализма)».

«Истина, о которой никто толком и не знает, дается нам состоянием покоя на будущее (это — независимо от удачи или неудачи жизни). Это одно с другим не сочетается». «Конечно, публике спектакль дается в развлечение, хотя, наверное, не для каждого».

«„Шестеро персонажей“ связана с интеллектом, вторая вещь — „Мы импровизируем“ — только первой частью связана с интеллектом, потом она связана со страстью».

«Персонажи ищут автора в „Мы импровизируем“, персонажи изгоняют режиссера».

«Сама постановка театрального вопроса — вот в чем все дело, вот в чем сложность, особенность и т. д., остальное не сложно».

12сентября 1988 г.

«Театр действует своей средой все-таки, пленка — среды не передает».

«Актеры не видят, как они играют. Должны ли видеть… Я в этом вопросе, может быть, жесток: должны смотреть с утра до вечера (по поводу просмотра миланского спектакля (1-го) на видео)».

«Дело даже не в том, как он играет… дело в том, как в нем развит человек».

«Сначала нужно научиться подготавливать аппарат к игре, а потом уметь протягивать через все представление. Плюс „добрый глаз“, тогда часть помех не видна».

«Актер должен восстанавливать в себе чувство: каждодневное желание играть спектакли, должен оберегать это чувство от провокаторов…».

13 сентября 1988 г.

А. А. завтра улетает в Западный Берлин (занятые в «Серсо» уехали сегодня поездом, с приключениями). Мы едем 23-го, тоже поездом.

Я болел несколько дней, не ходил на репетиции. Грипп. Сейчас еще чувствую себя неважно.

Вчера была репетиция плохая. Нервозная. А. А. очень уставший, да нет, не то слово. Наверное, несколько суток не спал. «Доводил» «Серсо», монтировал фильм по ночам… Репетиция очень тяжелая была. Опять перешли (вынуждены были перейти) к разговору. Потому отменил поезд сегодня и полетит завтра, чтобы сегодня провести весь день с нами.

Опять говорим. Сначала о 1-м акте, сейчас о 2-м.

«У вас не игра в музыку, а игра с музыкой».

Шеф вчера вернулся из Хельсинки. Мы должны были эти 10 дней репетировать, но… разбежались кто куда.

20 сентября 1988 г.

Из Москвы поездом № 15, 23-го, в 20.17. Рано утром приехали в Брест, часов в 8 утра. Таможня и т. д., и потом в 10.55 дальше, через Польшу. Варшава. Франкфурт-на-Одере, стояли долго. Вечером (24-го) прибыли в Берлин (Восточный) в 9 часов местного, кажется. Автобус. Забор. Контрольно-пропускной пункт. Быстрая процедура. Дождь. Ноtеl «Саstог». Дождь. Город пуст. Совсем пуст. Утром после завтрака прошелся по городу. Орган в кирхе послушал. В 11.00 — танец. В 12.30 — тренаж. Сейчас пришел А. А.

Говорим (вернее, он говорит) о вчерашнем спектакле «Серсо», и шире, обо всем, о театре, о жизни.

Так много всего накручено: спектакль, выставка, фильмы… «Портрет Васильева»… всего так много… казалось бы… да… А настроение говенное, самое такое говенное, которое может быть…

А. А. — «Эффект русской сцены в том, что актер прозрачен, или через него вы видите мир, или в его собственный мир попадаете и начинаете плавать в его судьбе, как в собственном сне… Когда идут репетиции и они для вас тяжелы (и для меня тоже) — вы загружаетесь жизненной силой…»