Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

30 октября 1989 г.

А. А. — «Актер почти всегда знает больше, чем он осуществляет. Ошибочно было бы все, что знаешь, попытаться изложить. В структуре игрового театра человек как бы скатывается с горы (психологический театр). Но… в то же время складывает игровой театр, волево складывает. Все разговоры о Евгении Онегине будут ниже, чем сам роман».

6 ноября 1989 Г.

Нельзя осуждать свет за то, что он дает тень. Поскольку вы сочиняете сами — очень важным становится мир художественный. Это становится мерой всего. Внутри этого художественного мира вы начинаете импровизировать.

9 ноября 1989 г.

Давно не писал… И не писал бы, да вот последний день этого черного года. Тошно, горько… Брел сегодня по Калининскому проспекту, зашел в «Ивушку»… никого… Вспомнил, что это последнее кафе, где мы с ней сидели вместе. Ели гриль… я пил коньяк. Взял гриль, выпил коньяку… Боже.

Раньше как-то получалось так, что всегда записывал что-то накануне Нового года… Но вот теперь нечего писать. Желаний никаких нет. Встречать Новый год буду сегодня в театре, с друзьями.

Ну, что еще написать? Ничего, пожалуй… Детонька, детонька, прощай, моя родная, прощай.

Мне тяжело. Боюсь спиться. Уже боюсь.

30 декабря 1989

В Москве холодно. Сегодня −15, а было −25–27. Сегодня понедельник. Выходной! Целый день сижу дома. 2–5 января ездил к своим старикам. Очень порадовались моему приезду. Мама лежала целый месяц, а тут встала, засуетилась. Утешают меня, помогают мне, родные мои.

Сижу дома. Не читается, не пишется… То одну книжку возьму, то другую, покурю, похожу по комнате… На улицу не хочется… холодно. Никто не звонит. Раньше больше звонили. Теперь почти никто не звонит.

Главное, что сейчас делаю, — пьесу Кольтеса ( Бернар-Мари Кольтес «В одиночестве хлопковых полей»). Намереваемся с Юрой на серьезную работу… пытаемся, по крайней мере.

Театр плывет (в смысле корабля) по-своему. Непредсказуемо. В чем-то непривычно для меня. В чем-то уже свыкся. А в общем… жизнь позади… Ничего не поделаешь, позади. Тупость, бессмыслие — вот что там… завтра.

15 января 1990 г.

Я все чаще думаю о том, что процентов девяносто наших разговоров — пустота. Пустота не в том смысле, что их можно было бы и не произносить, но даже вред огромный от этого словоизвержения. Слово нужно произносить, только когда оно необходимо, когда без него не обойтись совсем, когда оно срывается и карает неизбежное, необходимое и… меняет, поворачивает ситуацию, пространство, взаимосвязь. Нечто меняет. Все остальное — молча. Мысль сильнее и продуктивнее слова. Не произнести мысль — единственная, неоспоримая, неотъемлемая ценность человека.

11 февраля 1990 г.

Почти весь театр такой — все только о жизни, остальное вообще не ценится. Самой игрой диалога, игрой внутренней логики, т. е. чистым искусством, мало кто занимается. Диалог не в связи с жизнью, а в связи с искусством? Как ведется, как говорится? Логика чиста перед жизнью, у логики нет формы, она сама форма.

26 февраля 1990 г.

Вчера был юбилей театра, отметили 3 года со дня основания, три года назад сыграли мы здесь, в подвале, наш спектакль.

Дни тяжелые, репетировали (и репетируем) целыми днями (с 11 до 23 и больше). Какие-то события происходят в стране, Москва бурлит, демонстрирует, сегодня состоялись огромные демонстрации, а мы тут ничего не слышим, да и не очень хочется слышать…

Как любил говаривать К. С. (Станиславский), «не верю». Учиться, работать, слушать другого, уметь с сомнением относиться к своему мнению, с юмором к себе… Это все не про нас… а без этого… митинги… Митинговая цивилизация. Лучше заниматься искусством, сидя в подвале. Вчера сыграли генеральную со зрителями. Шеф был доволен результатом (наконец-то, до этого много было всего).

Много кардинальных «новостей» в спектакле и в нашей театральной жизни. Подробности излагать не хочется — скучно… но… распрощались с Витасом, следом за ним — с Петей Масловым… Перераспределились, теперь Гриша играет Отца во 2-м акте, Петю тоже заменили с его «незаменимой» гитарой. Я думаю, что так лучше.

Люди очень устали. Очень. Ночью развозят на такси. Мало помогает. Устали. Я тренируюсь усиленно. Переборол грипп, ангину жуткую и радикулит.

А. А., правда, говорит, что для этого спектакля нужна усталость.

Играем завтра что-то вроде премьеры (хотя и сегодня зал полон), 27-го — выходной, и потом играем — 28-го, 1-го, 2-го и 3-го марта.

25 февраля 1990 г.

Вчера вяловатый спектакль был. Сегодня полный (переполненный) зал. Идет все гуще, плотнее, на хорошей «подушке».

Я думаю, напрасно шеф отменил спектакли на Таганке. Все могло выглядеть очень даже достойно. Ну, что? Проехало.

Позавчера в 3-м акте сидел и… стали возникать стихи:

Потом обязательно допишу до конца. Хорошие стихи.

Хорошо… Хорошо. Идет. Ладно… Поехали. Странное дело. Странная жизнь… Главное в ней вовсе не главное… Впрочем, еще один день заканчивается… еще один спектакль… Вот и вся Философия… Мне тошно, одиноко и бессмысленно. Льет безумный весенний дождь, просто ливень. В феврале-то месяце. Тепло, весеннее. В башке — обмен… дался мне этот обмен, как будто он что-то решает. Может быть, просто хочется забиться в свой угол и затихнуть. Может быть, я никогда уже больше ничего не буду делать. Скоро (вспомнил) стукнет сорок три года. Говорят, это еще молодость… а у меня жизнь позади. За что зацепиться? За что?

26 февраля 1990 г.

Самое сложное искусство — делать простой театр. У театра как у визуального искусства очень много средств (прежде всего визуальных) для воздействия на публику.

Когда мы оказались в подвале, практически все эти средства исчезли и остался только играющий человек. Стал — всем!

Актер в этой ситуации должен быть и композитором собственной роли, и представителем стиля, в этом смысле Автором. Не менее мощное воздействие могут оказать 2–3 музыканта (в сравнении с оркестром) за счет импровизации, сочинительства. Нотная музыка, конечно, очень сильна (оркестр), но сочинительство дает новые средства.

28 февраля 1990 г.

Сегодня мы импровизируем.

Человек — актер — персонаж одновременно. Играющий актер должен играть про-дол-жая, т. е. должен быть лишен экспозиционного чувства. Актер, как правило, является толкователем прошлого времени. Актер погряз в прошлом. Особенно это видно в монологах: все монологи — воспоминания. Говоря «Я вас люблю», — никогда не играется приходящее сейчас чувство, всегда — я вас любил.