Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

1990 г., Таормина

Кризис, или как назвать, не знаю. Пишу, потому что уже невозможно слушать. Тяжелые дни. Крайне тяжелые. Июнь, июль работаем по 10–11 и больше часов каждый день. Без выходных почти. Какое-то время было ничего, продвигались, сделали один замечательный показ по первым двум цифрам. А. А. был доволен, хохотал. Действительно, была удивительная репетиция. Дней пять назад что-то с ним такое произошло. Опять — все чепуха. Заболел. Пошел на нас с кулаками и тяжелой ненавистью. Стращания, угрозы, уходы, неприходы и т. д. Затяжной военный роман. Кто об этом напишет правду? Никто. Потому что никто не сумеет рассказать правдиво. А правдиво, значит, без однобокой позиции. И без эмоции. Тяжело. Он сидит и говорит часами. Он не любит нас, да что там — просто мы причина его болезни… и предатели и т. д.! Господи, что несет? Что несет? Какая-то черная туча.

Дал же себе слово не говорить, ну и молчи, дурак, он же не слышит ничего.

12 июля 1990 г.

Лето. Холодное, неуютное московское лето. Живу в новой квартире. В своей квартире. Это еще совсем недавно было недостижимой мечтой, недосягаемой. И вот, вот это есть. Господи, жизнь бежит к смерти. Молча и бессмысленно я живу. Весь день провожу в подвале. Плесень подвальная. Поздно вечером еду домой. Очень спешу домой. Даже что-то радостное есть в душе, когда еду домой. Начинаю суетиться, готовить ужин. С Танюшей разговариваю. (Я покупаю ей цветы, к портрету.) Мне нравится дома. Хорошо. Покойно. Сажусь ужинать, включаю телевизор или видик. Пью коньяк и ужинаю. Хорошо. Ноги отдыхают. Потом тошно и нет сна. Пью еще. Курю. Сдыхаю. Видео крутится — я сплю. Утром будильник звенит. Ругаю себя, говорю, что больше не буду пить в одиночестве. И иду в театр. Зачем все?

Думаю о том, что нужно бросить страдания и муки. Танюша очень бы была мной недовольна. Она бы изругала меня за сегодняшнюю жизнь. Изругала бы — это точно.

Импровизация — это состояние души. Драма, как и все виды искусства, абстрактна, как музыка. Она становится конкретной от нас, проходя через нас.

15 июня 1990 г.

Театр — дом, дом — театр… по 10–12 часов ежедневной работы… полезной, бесполезной, нужной, ненужной, толковой, бессмысленной… разной…

Состояние тоже разное. Был разговор с шефом, личный. Оказывается, плохо умею говорить (и это плохо). Недоволен разговором и собой. Не сумел объяснить, не сумел сказать… вообще ничего не сумел. Ну, что ж. Значит, такой я. Теперь такой.

Завтра утром улетаем в Австрию. Там будем репетировать «Сегодня мы импровизируем». Потом в Югославию.

Без даты

Вчера в 10.30 утра вылетели из Москвы аэрофлотовским рейсом до Вены. Из Вены на автобусе до Зальцбурга, 3 часа.

Вечером в театре «Stadtkino» смотрели канадскую труппу (пластическую). «Мамана» или как-то так называется спектакль. Мне понравилась труппа. У наших разное отношение.

Фонтан… публика… день, солнце… Моцарт.

Музыкант с гитарой и с губной гармошкой… Девочка сидит на ступеньках, пюпитр перед ней, играет на флейте… очень тихонечко, для себя… но и для меня, если мне этого хочется…

Публика… публика… публика… музыка… музыка… музыка…

Опять это чувство… после дома, после России, после Москвы — конфетно-шоколадно-игрушечное царство. И люди празднично наряженные, счастливые и щебечущие, кажется, не живут на свете, а специально договорились, чтобы поражать мое воображение.

19 июля 1990 г., Зальцбург

Уже не помню, вернее, не заметил, сколько мы ехали из Зальцбурга сюда, в Гольдег, на автобусе… что-то час или полтора.

В Зальцбурге вечером (после ужина в ресторане) мы сидели на скамейке у реки, и я уснул. Может быть, на несколько минут.

Несколько прекрасных минут на скамейке, на берегу… били колокола… проезжали на велосипедах пряничные австрийки… Вечером было прохладно. Наконец пришел автобус. Поехали. Забыли Гюзель, вернулись. Опять поехали.

От красоты и покоя сходишь с ума…

Уже… уже не хочется отсюда уезжать.

Утром не спеша идем на завтрак из наших Zimmer в соседнюю гостиницу…

Встречные улыбаются и здороваются, говорят: «Морген» или: «Бог с вами», — и улыбаются…

Завтракаем все вместе за одним столом.

Без даты

Открытая репетиция. Сейчас перерыв, и через четыре минуты начнем первый акт в прогоне. Через четыре ровно, чтобы совпасть с ударом колокола на соседней ратуше. Валера крутит подъемную лебедку старого замка, на чердаке которого мы репетируем (и показываем). И… бьет колокол (7.15).

26 июля 1990 г. Гольдег

Открытая репетиция вчерашняя прошла очень хорошо. Поначалу А. А. волновался… как-то неуверенно, медлительно все пошло, да и переводчик Андрей Бородин не в тоне, в разладе начал… Потихоньку выравнивалась атмосфера, разыгрались хорошо в этюде «с пушинкой», вернулся к шефу покой. Состояние игры. Кинул связочку направо, налево, качнул действие, свинганул, пошла, пошла сцена, задышала, как иногда дышит только у нас. Так ловко первая часть прошла. Потом небольшая пауза, антракт… и пошли весь первый акт в прогоне… Почти без остановки, чистенько все шло. Где-то в одном месте подкинул шеф «оперку», спели нечто, заладился акт. Слава богу!

Вечером сидели в ресторанчике со знакомыми немцами, югославами, австрийцами, пили красное вино. Хорошее красное вино. Феликс, Даниэла, Яна, Нева, Божидар, наши ребятишки. Казалось, прошло много, много часов… а вышли из ресторана, посмотрел на часы — только половина первого.

Темнота… черная, сплошная и огромные сытые звезды. Мы шли с Р. до моей гостиницы в прохладной глубине ночи…

27 июля 1990 г.

Второй акт играли позавчера. Настроение было не блестящее. Тихое. Сложено все довольно удачно, но исполнялось вяло, глухо. Может быть, стало гаснуть в первой половине, т. е. в части «концерта». Итальянский успех здесь, конечно, подтвердиться не мог, чинно и спокойно выслушивал австрийский зал номер за номером, даже «убойный» Сашин номер «Мама» не вызвал заметной реакции… Видимо, эта неожиданная тишина смутила подсознательно… и так все пошло. Расходились вечером скромно. Хреновина получилась. Хотя шеф… вдруг (не похоже на него) спокойно оценил — как необходимую репетицию, полезную, нужную и отвечающую целям. Тем не менее… день 28-го — мимо. И было бы грустно, если бы не вчерашний третий акт! Вот это — да! Вчера — победа. Без всяких дураков. За день сложили, а вечером блестяще сыграли, совершенно очаровательное действие.

Строгое (с напряженным содержанием) — 1) начало (в изящном рисунке, через танец), 2) яркий, театральный переход к «опере» и опера — легкая такая игра, контактная, в согласии с залом… блеск, 3) переход к сцене Рикко Вери (моей), красивый, на пластике, к концу сцены круче действие, 4) здесь монтируется из «Шести персонажей» наша сцена с Юрой (иллюзия — реальность), заводится на хор, поднимается, дает эмоциональный трамплин, и дальше блестящая сцена 5) «Монина — Вери» — и Наташа, и Гриша блестяще сыграли и строго, 6) монолог о театре Иры (я смотрел и плакал хорошими слезами, Ира классно это сделала).