Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

20 ноября 1990 г.

«Чайка». Четыре парные сцены. Маша — Медведенко; Сорин — Треплев; Треплев — Нина; Полина Аркадьевна — Дорн. Одна массовая: Аркадина, Сорин, Тригорин, Шамраев, Медведенко, Маша.

И театр — (!). (1-й концерт для фортепиано, Чайковский.) Страдающая, стоящая в кустах (образ Полины Аркадьевны) и равнодушный, сидящий на террасе Дорн.

Любить в наше время актеров — нормально — идеализм (Дорн). Страсть! И никакого «идеализма» — вывод Полины Аркадьевны. Комическая тонкость в том, что доктор сидит на сырой террасе.

Она меньше страдает от того, что он прикован вниманием к Аркадиной, чем от того, что он прикован к ней в сырую погоду. Он не щадит себя! (Потому что всякий мужчина не щадит себя, когда перед ним актриса.) Он не щадит себя!!!

У Чехова есть секрет слов, как они написаны. Мы привыкли, что этo жанровая сцена, уездная, с претензией доктора и любовницы. Но, может быть, любовь-то от нее давно ушла, но есть забота, и от нее уходит забота. Абсурдистский нюанс возникает — беспокойство от того, что человек сидит и «увлекается» в сырую погоду. Это другой образ. И из него должна рождаться сцена.

Самое важное для меня: притчевые взаимоотношения между персонажами… философствование.

28 ноября 1990 г.

«Мне кажется, я скончался как художник…» — это в связи с тем, что сегодня шеф получил приглашение на постановку в Комеди Франсез. «Что тут говорить о содержании роли, когда нужно говорить о содержании воздуха ! Получаться будет, если вы не исключаете, а пытаетесь пройти. Если вы „прошли“ уже и пытаетесь пройти потом перед нами — получаться не будет. Это о процессе, вопрос — как? Игра существует для вас самих, а не для того, кто вас наблюдает».

Среда 28 ноября 1990 г. 18.40

«Дядя Ваня». У него лес является категорией (метафорой) «прекрасного» (Астров). Просто повествовать о лесах — неверно, это то, через что он выражает. Платоновский тип Астров. Упорядоченный интеллект, горячий интеллект. У Войницкого много Я, у него все вокруг души, у Астрова повыше, у него вокруг духа. Две-три вещи, от которых он еще «заводится»; у него нет иллюзий.

29 ноября 1990 г.

Если когда-нибудь буду писать книгу — вот про такие вечера. Удивительно! Позавчера и сегодня показывали работы самостоятельные по Чехову. Много прекрасных работ, очень много. В театре празднично, странно-празднично. Такой театр без публики — сами для себя, и это прекрасно; как говорят, был бы еще буфет! Что это за род театра? Сами для себя — что это за театр? Не знаю, но он прекрасен — ей-богу, прекрасен!

5 декабря 1990 г.

Ну, что, наверное, сегодня не обычный рядовой день. Олег подал сегодня утром заявление об уходе. Гриша, как видно, не собирается возвращаться (по крайней мере, сейчас) из Канады (сейчас он в Вене). Звонил вчера, говорил с Александром по-английски (скрываясь). Сейчас 5.30. Показали еще две работы (оставшиеся от вчерашнего). Теперь слушаем шефа. Время поглаживания по головке закончилось, теперь мы должны разговаривать на равных (!).

Но тон спокойный, ровный (!). Театр составляет из себя пять пальцев вместе. Для меня то, чем мы занимаемся, и есть театр. Вот такой несовершенный, может быть убогий, — это театр. Поговорил минут 30 о Грише, Олеге, о том, о сем и начал рассказывать спектакль, который видел недавно в Турции. Вот и все.

Олега нет, и разговор о нем закончился уже через несколько минут. Наша жизнь. Вот наша жизнь. Улетает, пролетает. Вот цена. Все глупо ужасно. Олег вроде как уже и не против говорить с шефом. Это глупость, все глупость. Еще хуже, чем было.

6 декабря 1990 г.

«Вишневый сад». 1-й акт. Сон Лопахина. Ему приснилась Любовь Андреевна и эта сцена, когда отец кулаком ударил. Он проснулся только что. Монолог? Лопахина. Параллель с Дуняшей — одевается как барышня. Его (Лопахина) существование не повествовательное. Нужно исходить из того, что этот дом уже его… (но изменился ли он за эти годы). С какой жестокостью он говорит о себе в монологе. У него нет в интриге истории покупки дома.

Все-таки — это поэма. Уже «Три сестры» поэма, а здесь при чистом взгляде на Лопахина сугубо метафорическое. Интрига продажи дома может быть физической, а может быть метафизической. Здесь, конечно, метафора, поэтому можно говорить, что дом уже принадлежит Лопахину. Первым в пьесу «въезжает» Лопахин. Не Раневская. Он сидит и чувствует себя с «разбитым носом» при совершенно благополучном обличии.

Дуняша: испытывает чувства дочери (Ани), не имея права этого испытывать. И Лопахин видит это. И, конечно, первым войдет Лопахин. Ведь это его возвращение. Возвращение мальчика с разбитым носом.

Этюд с Епиходовым.

Зачем? Оттеняет предыдущее. Проявляет сложность системы. «Конкретный» человек с конкретными, простыми вещами: букет, сапоги, стул и т. д.

Если роль строить на жизненных впечатлениях (на робости, скованности и пр.), ничего у нас не получится. Скорее какое-то высказывание — открывает дверь в 2 часа ночи, извините, есть мысль некая. За счет комизма и серии неловкостей он как бы подбрасывает монетку и переворачивает сцену.

Дуняша-Аня.

Сцена внешне не конфликтна. Конфликтны темы, при неконфликтности разговора. Конфликт в том, что поменяны роли. Здесь Дуняша — Аня и наоборот. Моя комната. Мои окна — важная самая, она настаивает на вечности поместья — родины. Важно: как говорится Аней — Петя! Эта короткая реплика может дать «освещение» Ани. Ситуация наполненной муки (не просто усталости).

Театр понятие динамическое, т. е. движущееся. Движущиеся картинки, как и кинематограф, и нельзя в цифре № 1 делать то, что нужно делать в цифре № 2.

7 декабря 1990 г.

9 декабря рано утром позвонила Настя… Ничего не мог понять сначала… Понял только, что-то ужасное случилось… Вчера поздним вечером скончалась Наташа. Наташа Трояновская — моя первая жена, Настина мама. Ей было 44 года, было. Что скажешь? Господи… царствие небесное… Надо ехать на похороны.

Сидел во Внукове два дня (11-го, 12-го), не летали самолеты… из-за отсутствия топлива! Прилетел только 12-го вечером. На похороны, конечно, опоздал. Поехали на кладбище с Настенькой 13-го.

Мне очень не хочется писать… Холодно было, сильный ветер, вспаханное поле. Могила на самом краю… венки, цветы. Совсем недалеко, в пяти минутах ходьбы от Танюшиной могилы. Стояли с Настюшей. Липкая глина. Ветер.

Потом пошли к Танюше. Постояли там. Выкурили по сигарете. Настя дрожит. Ноги у нее промокли.

Вот мы остались одни. Двое нас осталось… Про это и говорили, когда шли к городу… Сели на попутный автобус.

15-го улетел назад в Москву.

Без даты

«Вишневый сад».

Сад за окном, конечно, красив. Но Раневская вкладывает в него еще и всю свою фантазию. И он красив уже настолько, сколько в него вложено.