Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Позднее я вернусь к деятельности союза.

В течение двух месяцев на Дону шли ожесточенные бои между белыми и красными. На Ростов проливался ливень шрапнели, и жители к этому постепенно привыкали; помню, этот свинцовый дождь сопровождал нас при отъезде.

Через три недели после своего ухода белые осуществили удачную атаку. Их конница ворвалась в город. Но этот успех продолжался всего полтора часа и повлек за собой кровавые репрессии. По доносам большевики расстреляли тех жителей, кто радостно встречал белых. Войдя в город, белые подожгли гостиницу «Астория», откуда всего часом ранее бежал штаб красных: в отместку красные, вернувшись в город, сожгли больницу, где еще со времени первого отступления белых находились на излечении раненые солдаты белой армии. На следующий день внешние стены палат рухнули и стали видны обугленные трупы на железных койках.

Белые откатились к Екатеринодару, а затем ушли еще дальше. В это время мне довелось услышать выступление Троцкого, и я не мог не восхититься его огромным ораторским талантом. Троцкий приехал в Ростов потому, что, как только где-то дела Красной армии начинали идти плохо, солдаты проявляли усталость или население – недовольство, Москва направляла туда Троцкого, чтобы он выступал перед толпой. Можно было быть уверенным: в местах, где к Красной армии возвращался энтузиазм, перед этим побывал Троцкий.

Как известно, он часто переходил из партии в партию. Вплоть до 1917 года он принадлежал к меньшевикам, менее экстремистской, чем большевики, партии, являвшейся умеренно социалистической. Перейдя к большевикам и став главным оратором страны, он, похоже, позднее понял, что коммунизм в чистом виде – утопия; его убеждения сместились вправо. Его популярность обеспокоила правительство и заставила его арестовать, а народу и армии сообщили, что он отдыхает в санатории на Кавказе.

Останься Троцкий у власти, можно не сомневаться, что все было бы совсем по-другому; судьба не завела бы Россию туда, где она оказалась сейчас. С другой стороны, даже некоторые умные люди из числа монархистов, ценившие военные таланты и силу убеждения Троцкого, считали, что, если бы в период между 1914 и 1917 годами он был приобщен к власти, это избавило бы Россию от многих бед.

Еще говорили, что во время болезни Ленина и сразу после его смерти Троцкий был бы провозглашен диктатором, если бы он не был евреем или если бы русский народ не знал о его еврейском происхождении.

Шло время. Мне посчастливилось не надоесть ни публике, ни театральным режиссерам; мои дела немного улучшились, а значит, и дела моей семьи. Я играл в нескольких пьесах в Ростове и участвовал в концертах, организуемых в соседних городах, чем сумел пополнить свои доходы.

Меня неоднократно просили принять участие в концертах, устраиваемых в ЧК. Всякий раз мне удавалось найти предлог, чтобы уклониться от этого. Но однажды одна моя знакомая дама, которая была арестована ЧК и провела пять дней в тюрьме, рассказала мне о любимом развлечении узников. Через потолки своих камер, находившихся в подвале, под актовым залом, они могли слушать концерты, организуемые для сотрудников ЧК. Это заставило меня решиться. При следующей просьбе, полученной мной, я согласился. Во время исполнения мои мысли и чувства были обращены не к сидящим в зале, а к другой, невидимой, аудитории, находящейся в подвале.

Вторая моя встреча с ЧК состоялась несколько месяцев спустя. В то время она уже называлась ГПУ. Однажды меня вызвали туда. Я не ждал от этого вызова ничего хорошего: невозможно было знать, чем это может закончиться. Допрос продолжался два часа, впрочем, велся он в довольно вежливом тоне. Первым мне задали такой вопрос:

– Вам известно, в чем ваше преступление?

– Нет, – ответил я.

– Ваше преступление в том, что вы – сын адмирала Скрыдлова.

Как я в тот момент хвалил себя за то, что не последовал многочисленным советам взять сценический псевдоним! Он бы мне не помог, напротив, послужил бы доказательством моей вины.

– Но, – возразил я, – мой отец умер.

– Но вы остаетесь его сыном, и в ваших жилах течет голубая кровь.

– Я не выбирал себе родителей, – ответил я. – Не спрашивая меня о моих личных политических взглядах, вы ставите в вину мне то, что мой отец адмирал. А если бы он был сапожником, вы бы меня похвалили?

После данного ответа следователи оставили эту тему и стали меня расспрашивать о некоторых членах моей семьи, тех, кто жил за границей или в России, но не в Ростове.

– Это действительно мои родственники, – сказал я, – но я не имею о них никаких известий.

После нескольких вопросов, показавшихся мне бессмысленными и являвшихся, как я полагал, отвлекающим маневром, меня вдруг спросили:

– А почему в ваших концертах вы никогда не исполняете революционные или большевистские произведения?

– Я никогда не буду исполнять пропагандистские произведения. Пропаганда не имеет ничего общего с искусством.

– Однако, – усмехнулся один из чекистов, – при царе небось играли бы пропагандистские произведения, прославляющие царизм?

– Отнюдь, – ответил я. – Ни ради царя, ни для большевиков я не буду заниматься пропагандой. Я просто артист.

Меня отпустили, предупредив, что проверят мои слова, явившись без предупреждения на один из моих концертов. Но этот инцидент не имел продолжения, и я еще раз убедился в эффективности уверенного, но не вызывающего поведения.

Весной 1920 года матушка решила попытаться вернуться в Петроград, увезя сначала туда свою сестру. Мы не имели достоверных известий о положении в Петрограде, поскольку наши знакомые, оставшиеся, как мы полагали, там, или покинули город, или сменили адреса, и наши письма до них не доходили. Через третьи руки мы получили неточные сведения, что наша кузина продолжает жить в квартире, где умер отец. Поезда ходили плохо; поезд был бесплатным, что перегружало составы свыше всякого предела. Даже в туалетах ехали многочисленные пассажиры, что не делало удобнее длительные путешествия с минимумом остановок. Для того чтобы попасть в поезд, требовалось получить пропуск. Матушке и тете их дали, несмотря на дворянское происхождение, очевидно приняв во внимание их возраст: тетушка была на десять лет старше матушки. Легко понять, с каким волнением мы с сестрой провожали их, двух пожилых одиноких женщин, в подобное путешествие. Но у многих представителей знати пережитые испытания выработали почти сверхчеловеческую моральную и физическую энергию. Через двенадцать дней после отъезда мы получили открытку от матушки: она добралась до этой почти незнакомой ей квартиры, которая была целью ее поездки, потому что в ней умер мой отец.

Через несколько месяцев матушка стала звать нас с сестрой к себе, считая, что теперь все мы можем поселиться в Петрограде. Я тогда только что устроил сестру танцовщицей в труппу оперы; действительно, она когда-то взяла несколько уроков у Айседоры Дункан, чему никогда так не радовалась, как в тот момент. За билетами на поезд мы пошли в наш профсоюз. Разрешение для сестры задержалось; она должна была приехать в Петроград позднее, я же не мог потерять полученное разрешение. Итак, в ноябре 1920 года я отправился в путь. Вот и я покидал Ростов, где мы пережили последовательно власть германцев, белых и красных, где стали свидетелями многих боев.