Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Поезда в то время были уже не так переполнены, потому что билеты сделались платными. По дороге я на несколько часов попал в Москву; в отличие от европейского Петербурга, Москва всегда была городом чисто русским, и смена режима проявлялась в ней менее заметно.

В Петроград я приехал около полуночи. Трамваи переставали ходить в десять. Извозчиков не было. Когда я пешком добрался до дома, где меня должна была ждать матушка, дверь мне никто не открыл. Матушка не ждала меня этой ночью. Мое письмо с сообщением о приезде она получит только через три дня.

Мой поход через город занял много времени. Было два часа ночи. Я стоял на улице, не имея возможности войти в этот незнакомый мне дом, до которого так долго добирался. Я озяб, устал, хотел спать… Помню, на меня накатило отчаяние. Я смотрел на этот закрытый фасад, представлявший теперь последнюю точку опоры для нашей уменьшившейся семьи. Я снова постучал. Я долго колотил в дверь, пока, наконец, матушка не выглянула на улицу. Она мне объяснила причину такого поведения: в те времена двери в Петрограде по ночам не открывали, боясь грабителей и ГПУ.

Хотя новое наше жилище нисколько не походило на прежнее, на Екатерининском канале, и несмотря на то, что шесть комнат этой квартиры постоянно напоминали нам о последних неделях и днях жизни моего отца, мы были там счастливы. Наша кузина рассказала, как отец переехал туда. Он счел благоразумным продать большую часть предметов искусства и мебели, которыми владел. Сделать это оказалось тем легче, что после первой революции в Россию хлынул поток спекулянтов-иностранцев, стремившихся скупить еще остававшиеся в частном владении предметы искусства и антиквариат, но цены были очень низкими. Тем не менее отец собрал довольно приличную сумму. Чтобы не подвергаться обыскам, он решил переехать в менее аристократический квартал, где его не знали. К сожалению, во время переезда девять нанятых им подвод с вещами исчезли. Требовать их назад было и бесполезно, и опасно.

За этой потерей последовали другие: чемоданчик с золотыми и серебряными украшениями, безделушками и крупными драгоценностями, положенный матушкой в Императорский банк незадолго до революции в момент, когда существовала угроза наступления германцев на Петроград. Отец так и не смог получить его назад. В начале революции матушке сказали, что подобные вклады эвакуированы банком в надежное место. Нам стало известно, что действительно в глубь России были вывезены крупные ценности, которые в конце концов достались большевикам. Желая спасти оставшиеся у него деньги, отец положил их в Сберегательную кассу, открыв четыре вклада на имена нас всех; он рассчитывал, что революционеры пощадят Сберегательную кассу, в которой хранили свои деньги многие рабочие и крестьяне. Он ошибся: когда большевики опустошали сейфы всех банков, они полностью выгребли и содержимое сейфов Сберегательной кассы.

Отцу было семьдесят пять лет. Его здоровье ухудшилось вследствие лишений, возраста и тревог. Он остался один. Мы были далеко, и новости от нас до него не доходили. Разумеется, прислуги у отца больше не было; его ординарец перебежал к большевикам. Некоторые интриганы нашли в нем легкую добычу, проявив фальшивую заботу о нем. Это были люди нашего круга, которых обстоятельства превратили в мошенников. Я рассказываю это, чтобы показать, что великие социальные потрясения, в которые мы попали, захлестнули даже те слои общества, которые могли считаться самыми невосприимчивыми к ним.

Отец оказался тем более уязвим для мошенников, что его физическая сопротивляемость ослабла. Давали о себе знать многочисленные старые раны. Не имея дров и угля, он простудился и заболел пневмонией. Когда же он начал поправляться, то обнаружил, что из квартиры исчезли почти все вещи, представлявшие хоть какую-то ценность. Ему объяснили, что их спрятали в надежное место. Он поверил, потому что его всегда ясный рассудок начал сдавать точно так же, как и физическое здоровье.

Он практически не спал, опасаясь каждую ночь обыска. Последние несколько тысяч рублей, остававшиеся у него, он спрятал в тайник, под подкладку штор; он их часто перепрятывал и иногда забывал, куда именно.

Вдобавок к нищете перед его затуманенным взором встал призрак голода. С каждым днем, чувствуя себя все более одиноким, отец старался есть как можно меньше. Он ослабел и скончался еще до того, как закончились его запасы продовольствия.

Он умер в полном одиночестве. Когда его хотели обрядить, в квартире не нашлось из чего сделать саван: все белье было украдено.

Так, в лишениях, одиночестве и безвестности, умер мой отец, обладатель многих российских и иностранных орденов, наместник Крыма, участник трех войн, советник трех царей, верный слуга короны и любимый герой народа, которому он тоже верно служил.

Несмотря на то что умер отец при большевистском режиме, его похороны имели некоторую торжественность. Отец был в парадной адмиральской форме, гроб накрыт Андреевским флагом; за гробом шло внушительное число моряков. Флот, я имею в виду старый флот, сохранивший даже в большевизированном Петрограде достаточно уважения к традициям, был представлен в траурной процессии.

Отца обокрали живого; его продолжали обкрадывать и мертвого. На поминках многие так называемые «друзья» и «родственники» прихватывали столь крупные вещи «на память», что наша кузина решила впредь сама заниматься его квартирой, чтобы защитить то, что в ней еще осталось. Она носила другую фамилию и смогла заявить, что не имеет к предыдущему жильцу никакого отношения, когда большевики явились реквизировать наследство моего отца. Все, что удалось спасти, наша кузина спрятала на чердаке, а ключ от него отдала привратнику; тот, являясь пролетарием, был всецело предан отцу, а позднее нашей кузине, поэтому спас вещи от реквизиции. Но через месяц этот человек исчез, предварительно незаметно увезя хранившееся на чердаке. Таким образом, матушка попала в пустую квартиру, где стояла лишь та мебель, что была слишком тяжелой, чтобы ее вывозить.

То, что было спасено от большевистских реквизиций, было расхищено разными лицами.

В Петрограде той поры не было беспорядков, но в его пустынном виде было что-то зловещее. В окнах большинства дворцов и частных особняков выбиты стекла; дома казались мертвыми. На набережной Невы, где жили великие князья, были невооруженным глазом видны следы грабежей и насилия.

Когда, проходя по этим набережным, ты ненадолго останавливался, память возвращала картины прошлого, молодых офицеров, облокотившихся на парапеты, экипажи, везущие какую-нибудь знатную даму или знаменитую своей красотой танцовщицу; сердце сжималось от боли, а меланхоличные мысли, вне всяких политических соображений, обращались к уничтоженному революцией миру, к тому, что было и чего никогда больше не будет.