Леонид Бердников - Дневник (1964-1987)

6 июля.

Многие из моих знакомых были бы, наверное, очень удивлены, узнав, что вот уже вторые сутки я по-настоящему страдаю, прочтя следующее: «Теория Гайзенберга, будучи нелинейной, учитывает самовоздействие поля на себя и, будучи спинорной, позволяет в основу положить некоторое спинорное поле, являющееся единой мировой средой, из которой возникают все различные поля и частицы» [21] Э. П. Андреев. «Пространство микромира». Изд. «Наука», М., 1969 г. .

Кое-кто, наверно бы сказал: «Мне бы твои заботы!», — но, думаю, что, оказавшись в моей шкуре, он понял бы, что ошибся. То, что было написано неделю тому назад и под впечатлением чего я жил эти дни, оказывается в противоречии с обобщениями физиков, сделанными еще в 50-х годах. Эти обобщения тоже поиск и могут быть ошибочны, но, как горек яд сомнений, запавших мне в сердце! Обязательно надо подумать.

31 марта.

Сегодня получил пенсионное удостоверение. Свершилось.

4 апреля.

Последние дни я «украсил» несколькими выходками в духе героев Достоевского:

Устроил скандал по поводу мнимой поломки электрофона, не только понимая все безобразие этого, но испытывая даже какое-то удовольствие оттого, что это так безобразно. В поломку я верил, но прекрасно сознавал, что такое унизительное цепляние за вещи, совершенно не свойственное нашему семейному укладу, постыдно и наносит мне в глазах моих близких трудно восстановимый ущерб. Но я уже катился вниз.

Сегодня новый номер. Заранее зная, что это глупо, разыграл обиду по поводу того, что со мной не согласовали время начала ремонта квартиры и объем электротехнических работ. Знал, что это глупо, а продолжал лезть в бутылку.

15 апреля.

Никак не могу сосредоточиться. Счастливое чувство созерцательного покоя все время ускользает от меня и я, зная и жаждая его, не могу никак настроиться на нужный лад. Сегодня, пожалуй, впервые, после большого перерыва, я ощутил прикосновение его благословенный крыльев. С работы я пошел пешком опять через сад Тридцатилетия. Как всегда вернулся мыслями к нерешенному. И постепенно состояние покоя и просветления, пусть малого, пришло…

Вот в самом сжатом виде то, о чем я думал:

Естественно, что, размышляя над сущностью вещей и явлений, человек пришел к мысли о том, что мир, в том виде, в котором мы его видим, слышим, осязаем, что этот мир — есть комплекс наших ощущений и что за этим комплексом ощущений есть нечто подлинное, абсолютное, поскольку мир, данный в ощущениях, относителен. Но очевидно также, человек не является в этом отношении исключением, т. е. для всех вещей другие вещи существуют по-своему. Вообще все свойства вещей есть результат взаимодействия одних (вещей) с другими, а это значит, что они относительны, — относительно друг друга. Но существуют уровни, в пределах данного уровня мир взаимодействующих вещей сходен, он варьируется здесь в пределах сравнительно небольшой амплитуды. Таков, например, макромир. На этом уровне и для человека, и для куска гранита металлическая плита непроницаема, через нее ни тот, ни другой пройти не могут. Тот и другой существуют во времени и пространстве определенного типа, для того и для другого определяющими силами взаимодействия являются электромагнитные силы и т. д. и т. п. Но для иного уровня этого мира уже не существует, существует другой мир, с другими законами, с другим типом пространства и времени, с другими, определяющими их поведение, силами взаимодействия. То есть утверждение, что мир — это наше представление, наше ощущение, есть доля или предчувствие истины. Но нельзя здесь ограничиваться человеком, не только для человека и по отношению к нему мир оборачивается по-своему для каждой вещи, причем в пределах одного уровня он оборачивается, пусть по-разному, но все же сходным образом. Вот этот объективно-субъективный аспект мира и есть материя, причем может быть он таков не вообще, а лишь в определенных пределах.

18 апреля.

Но все ли этим исчерпывается, и есть ли это сущность мира? Материализм останавливается на этом, утверждая, что все сводится к взаимодействию, и что помимо взаимодействия ничего нет (см. Энгельса) — это causa finalis вещей. Вещей? — да, но не мира, т. к. между миром и вещами нельзя ставить знак равенства. Вещный мир, — это «внутримировой», объективно-субъективный аспект мира. Но надо идти дальше — исследовать условия взаимодействия, то, без чего оно вообще невозможно.

Для того, чтобы существовало взаимодействие, мир, очевидно, должен обладать структурой; тогда между элементами этой структуры возможно взаимодействие. Строго говоря, взаимодействие и есть проявление структуры. Структура — это самореализация, самоопределение мира, а сущность структуры — ее алгоритм. Я употребляю это слово потому, что такие определения как «идея» и «разум» несут на себе бремя антропоморфизма и совершенно непригодны для того, чтобы выразить мою мысль. «Алгоритм» тоже слово слишком специфическое и недостаточно емкое. Вместо него можно было бы сказать — Бог, но исторические наслоения мешают пониманию и этого определения. Ведь мы, отрицая бытие Бога, отрицаем только свое понимание Бога, которое всегда есть и будет недостаточным.

Алгоритм (пока пусть будет это слово) это не «вещь в себе». Потому что это и наша собственная сущность. Точно также и так называемый объективный мир это не химера и не только комплекс наших ощущений. Это реальный мир, но мир относительности.

3 мая.

Электрофон, который в день шестидесятилетия я получил от сослуживцев, действует, хотя и обнаружил некоторые огорчающие дефекты. Но я не об этом. Я получил возможность слушать музыку и возвращаться к прослушанному столько раз, сколько мне надо. Недавно купил 1-й и 2-й концерты для фортепиано с оркестром Листа в исполнении Рихтера и Кондрашина. Слушая 1-й концерт, я восстановил однажды найденный, но потом позабытый или, может быть, оставленный до поры до времени в закромах памяти путь к пониманию музыки. Или это, может быть, один из его (понимания) аспектов, потому что возможен и другой, тоже мне известный. Этот второй аспект проще, менее глубок, а потому я о нем скажу сначала (запишу, чтобы не забыть ни первый, ни второй, ни третий, так как есть еще и третий).

Первый: давно, когда я был еще молодым, я научился следить за музыкальной фразой, за высказыванием композитора. Я вместе с ним вел — он в ее полном воплощении, а я мысленно — мелодию. И вот тут-то и обнаруживалось, что он делал это лучше меня — изобретательнее, богаче, изящнее, тоньше. Тогда я и стал слушать, внимательно следить за всеми этими повторами, переплетениями голосов, диалогами, за тем, как все это сказано и высказано. Тогда я оценил, например, изящество камерной музыки Шостаковича, что-то понял у Стравинского. Например, почему стало необходимым выражаться иначе, не как Моцарт или даже Чайковский, который ближе к нам. Нельзя повторять одно и то же. Необходим новый способ сказать о собственном достоянии. Поиск того, что ему, личному, своему, и потому и своеобразному в возможно большей степени адекватно. Но внимание, с которым я слушал их речи, не осталось безнаказанным. Я обнаружил, что вместе с автором начинаю грустить и радоваться. И здесь обнаружилось, что есть второй уровень…