Николай Егоров - Каменный Пояс, 1980

…Кино — это всегда творчество. И создание фильмов, и продвижение их к людям.

Я стоял в конторке мастера и мял в руках кепку-блин. Сим Симыч ходил вокруг меня, нахмурив брови-ежики.

— Ну-ка, догадайся, Шляпкин, зачем тебя вызвал?

— Может, хвалить? — несмело сказал я.

Мастер от неожиданности споткнулся и направил в меня колючки бровей.

— Какой ты недогадливый, Шляпкин! Ругать тебя вызвал, Шляпкин, так сказать, строгать и песочить. И не стекленей! Не стекленей! Для тебя же стараюсь, Шляпкин. Итак, зачем… зачем…

Описав очередной круг, мастер вдруг остекленел сам.

— Вот дьявол! Зачем же я тебя вызвал, Шляпкин?

— Может, хвалить? — опять подсказал я, продолжая мять кепку-блин.

— Не морочь голову, Шляпкин! Я же сказал, шабрить тебя вызвал, понимаешь, стружку снимать. Да ты не огорчайся, Шляпкин. Сейчас вместе подумаем и вспомним. Возможно, взносы какие не уплатил?

— Все уплатил, Сим Симыч. На год вперед.

— Так. Пойдем дальше. Ты, думай, думай, Шляпкин, соображай. Может, нечаянно и вспомнишь! Жену, случаем, не утюжил?

— Да не женат я пока, Сим Симыч.

Мастеру стало жарко.

— Ты покрути шариками, Шляпкин! Мозгами пошевели. Наверно, по газонам ходил? Или в буфете лез без очереди? В худшем случае — шумел где на полную громкость?

— Рад бы помочь вам, Сим Симыч, да что-то не припомню такого.

Мастер снял куртку и повесил на спинку стула.

— Слушай, Шляпкин, у тебя собака есть? Может, твой пес по ошибке представителя ЖЭКа облаял? Было такое?

— Такое было! — обрадованно признался я. — Только она не облаяла, Сим Симыч, а за каблук укусила.

— Вот-вот, Шляпкин, кажется, добрались до истины. Распускаешь свою собаку…

— Да не моя это собака, — вздохнул я. — Просто я с балкона видел.

Мастер медленно опустился на стул.

— Зачем же я тебя вызвал, Шляпкин?

— Может, все-таки хвалить? — снова напомнил я. — Вы вспомните, Сим Симыч, вспомните! Может, я пожарным помог? Или кошелек чужой вернул? А вдруг утопающего спас, а?

— Говоришь, человека спас? — устало переспросил мастер. — А почему в бассейн с цехом не ходишь?..

— А что мне в бассейне делать, если я плавать не умею? Я ведь к примеру сказал.

— Иди, Шляпкин, иди… — чуть слышно прошептал мастер. — Подай стакан воды и иди. Нет, лучше — весь графин…

Я быстро натянул кепку-блин и, пробежав мимо станка, отправился стучать в домино. Я торопился. До обеда осталось всего два часа.

На ледяном поле стадиона сегодня самый настоящий ребячий бедлам. Дети носятся по льду, гоняют шайбу, бегают друг за другом, падают, визжат, кричат, поют, дерутся, смеются и плачут. Все нормально, все как всегда.

За оградой стадиона на садовой скамье сидит Иваныч и скучно смотрит на радужные огни. Одет он в шубу, на ногах валенки, голова в меховой шапке. Ему тепло, на скамье удобно.

Вообще-то Иванычу уже надоело здесь сидеть. Он понемногу дремлет. Но и домой идти не хочется.

День рождения. Дом сейчас полон гостей. Стол завален закусками, заставлен вином и водкой. Иваныч знает, что на самый-самый припасено и шампанское. Только что ему вино да водка? Даже сухое, говорят, вредно.

Иваныч вздохнул. Чудная штука жизнь! Взять хотя бы эти праздники. Сколько себя помнит — всегда одно и то же. Сойдутся, выпьют, наедятся — разговоры поведут: кто чего достал, кто что сшил, кто кому чего обещал. С великим удовольствием прополощут косточки знакомым…

И как не надоест людям? Хоть бы новое что придумали.

В прошлом году Иваныч гостил в деревне. И там то же. Разница, конечно, есть. В городе как соберутся в одном доме, из него же на другой день и разбегутся. В деревне пока все дворы не обойдут — не разойдутся. А на другой день вспоминают, где кого потеряли, соображают, откуда начинать-продолжать гулянку. И пошло-поехало. Старшему братану это здорово понравилось. По утрам он держал речь:

— Мы, Иваныч, какой день гуляем? Третий? Вот видишь, только третий, а мне уже помереть хочется. А что если вся жизнь сплошным праздником будет?

Иваныч выслушивал страдания, сочувствовал ему как мог и приносил похмелку прямо на мороз.

Наверное, и вправду тяжело человеку, когда жизнь — сплошной праздник. И сейчас, вспомнив про все это, Иваныч попытался представить себе такую жизнь. Но ничего не получалось.

Иваныч задремал под тихое шевеление мыслей. И увиделся ему удивительный сон. В какой-то миг оказался он в стеклянном городе. Все здесь сверкало и блистало. И по этому городу необыкновенному шел он, Иваныч, стройный молодой красавец с широкой и могучей грудью. И с бородой. И в джинсах.

Не успел он наглядеться на свое отражение в стеклянных стенах домов, как увидел ЕЕ. Была она такая раскрасавица, что ни нарисовать, ни во сне не увидать.

И воспылал Иваныч страстно.

— Ляля! Лялечка! — воскликнул Иваныч. — Возьми мое сердце! — Он пал на колено и протянул ей на ладони хрупкое овальное стеклышко.

Ляля деловито взяла его сердце, осмотрела на предмет эластичности сердечной мышцы, положила в сумочку, и они рука в руке, торжественно, но без зряшного волнения направились в светлый Дворец записи актов гражданского состояния.

Поселились молодожены в огромном доме.

— Но как мы будем тут жить? Стены-то прозрачные!

— А кто нас увидит? В городе никого нет, и нам никто не нужен, верно? Я права, любовь моя?

Иваныч подумал и решил, что молодая жена дело говорит.

А Лялечка продолжала:

— Наша жизнь будет сплошным праздником. Этот город для нас двоих. Его построил мой папа. — Ляля подвела его к большому хрустальному шару, стоявшему на подставке в одной из комнат. — Вот наше счастье. Оно светло и прозрачно. Оно переливается всеми цветами радуги. Его создал тоже сам папа.