Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

22_____

Сидел дома, но не писал. Разбирал сундук, чтобы достать «Четьи-Минеи» для мистерий. Я не знаю, что со мною делается, перед чем это. Были полотеры, певица внизу разучивает «Фауста»; ясно, пустынно, хочется писать, душа как-то вдовеет. Пошел к Ивановым, Марг<���арита> Вас<���ильевна> кончила мой портрет, был Глотов, Гофман и Орлова. Вяч<���еслав> Ив<���анович> дал мне свои дивные «Кормчие звезды». Читал дневник. Когда я с пришедшим за мною Сережей выходили, мы встретили приехавшего Нувеля. Я хотел было вернуться, но все-таки поехал к Тамамшевым. Там был Пильский, он говорил, что фельетон Волошина потом не взяли в «Понедельник», что об этом же хочет писать он, Пильский. Наверно, будет ругать. Счел меня за москвича.

23_____

Снова сидел дома, но уже писал несколько; из «Скорпиона» никакого письма. Приехала тетя; она там что-то сделала сама. Поехали в университет, сначала без рекомендованных билетов не пускали, но потом по совету Сережи стали у входа продавать билеты кому угодно, и за свои 25 к. публика еще более считала вправе себя вести как угодно. Ни фонарь, ни простыни, ничего не было приготовлено Городецким, приехавшим после [меня] Билибина. Лектор заикался, на плохих картинах были церкви, вместо стиля которых объяснялись их биографии. Фразы, вроде: «Та же церковь в том же селе», «Первый оригинал», «Исчезла до неузнаваемости», были достаточно смешны. Билибина было очень жалко. В «Нов<���ом> вр<���емени>» Буренин ругает 1<-й> № «Руна», Потемкина, меня, Сологуба, Розанова и Иванова {617} . Почему-то Ремизов и Кондратьев избегли. Последний передавал мне поклон и восторги от некоего Бера из Симб<���ирской> губ<���ернии>. Я давно слышал об этом господине, который, по словам, мог бы быть вульгарным прототипом Штрупа {618} . Чуковский получил письмо от Брюсова, уже выздоровевшего, где он пишет, что не знает, как говорить о Городецком с такими блестящими обещаниями, имеющими быть, по его, Брюсова, глубокому убеждению, никогда не выполненными {619} . Читал Ремизов «Илью», читал Кондратьев, Городецкий; я ушел, Бакст звал меня к Дягилеву, но я не поехал, а пошел домой. Потом узнал, что читал Потемкин, был скандал, совсем хороший. Выскакивал Чуковский на какого-то почтенного дяденьку с восточным изречением: «Если кто глуп, так это надолго!» Трепали и Ремизова. Вилькиной не было; вообще, знакомых было мало. Я очень рад за Потемкина и за вечера молодых, обращающихся в какие-то битвы русских с кабардинцами {620} . Возвращался один, отлично, по пустынной набережной, Сергиевской и т. д. Перед чем-то я нахожусь? Гржебин об издании ничего не знает, вот прохвост!

24_____

Ходил в типографию и на почту. В типографии видел Пильского, сказавшего, что в «Понедельнике» упомянет о «Курантах» в начале и в конце статьи, Чуковского, Гржебина. Действительно, кажется, его самого надувают. Чуковский был очень мил. Было приятно пройтись, хотя бы и без денег. Вдруг после обеда пришел Павлик, потом пришел Городецкий, взял стихи в «Вертоград» {621} , беседов<���ал>; пришел Наумов, пили чай, они с Сережей поехали к Ивановым. Я стал Наумова занимать музыкой, как вдруг приехал Renouveau, добродушный, милый. Играли, потом перешли ко мне читать, вдруг является Сомов, читал начало повести. Наумов говорил, что хотел бы прийти так, без народу, что он страшно занят и все-таки приехал, что он только что прочитал «Крылья». Был очень мил, но странен, почти все время сидел отвернувшись. Нувель от него совсем без памяти, Сомов пыжится, уговорились в понедельник ужинать с Единькой вчетвером. Я бы хотел познакомиться с Юсиным, я как-то его встретил очень привлекательным; без фуражки у него несколько глуповатый вид. Друзья сидели еще немного, в четверг хотят устроить audience Боткиным. Находят меня demoscovisé [231].

25_____

Днем сидел дома. Тотчас почти после обеда зашел к Иванову. Там была трагедия из-за того, что В<���ячеслав> Ив<���анович> [вчера] должен был писать и кончать статью в «Факелы». Вчера Волошин читал свой реферат; были Венгерова, Вилькина, Бердяев, Гофман, Пяст, Мосолов, Сюннерберг. Портреты стояли выставленными. Посидев немного, зашел к Званцевой и Ремизовым, не бывшим дома. У Сологуба были художники, Нувель, Людмила, Город<���ецкий>, Веригина, Тэффи и раз<���ные> др<���угие> народы {622} . Потемкина не было, верно, уехал. Старался быть ласковым. Возвращался с Бакстом. Очень томлюсь <���от> невлюбленности, хотя волны вновь идущей культурности помогают мне жить в холодной прохладе.

26_____

Написал романс на слова Вилькиной {623} . Писем нет, не знаю, что и думать. Пошел на Английскую {624} ; были милы; повесть, кажется, не понравилась; обида на Сережу. Поехали на «современников» {625} ; с Эдинькой ничего не устроилось, т. к. он занят в театре. Я назвался к Дягилеву, сидевшему рядом со мной и говорившему, что слышал о моих успехах и моих позорах. Домой возвращался с Бердяевым, Гофманом и Мосоловым. Пелись мои вещи Сандуленкой, конечно, плохо. Гофман рассказывал о Наумове, которому на днях написал стихи. Была куча знакомых. Письмо анонимное Сереже с адресом: «В. А. Мошковой для передачи»; он начал читать при мне: «Простите, что совсем постороннее лицо пишет Вам свои мысли…», дальше читал тихо — длинное. В «Понедельнике» Пильский начинает свой фельетон: «В милом обществе я слушал целый вечер милые „Куранты Любви" Кузмина» {626} . Что-то будет завтра в Москве, Волошина, пожалуй, в клочки разорвут от его реферата. Потемкин стал известен, почему на него стал нападать Гофман, я очень рад за Петра Петровича. Волошин свой реферат хочет читать на «Вечере искусства». Уж это очень крепкая марка. Вот, я думаю, будет скандал-то! {627}

27_____

Днем неожиданно явился какой-то тип в берете, зеленой бархатной рубахе под пиджаком без жилета, с ярко-рыжими кудрями, очевидно, крашеный. Оказывается, натурщик Валентин, где-то читавший «Крылья», разузнавший мой адрес и явившийся, неведомо зачем, как к «русскому Уайльду». Большей пошлости и аффектации всего разговора и манер я не видывал. Он предлагал мне свои записки как матерьял. М<���ожет> б<���ыть>, это и интересно. Но он так сюсюкал, падал в обморок, хвастался минут 40, обещая еще зайти, что привел меня в самый черный ужас. Вот тип. Оказывается, знает и про «Балаганчик», и про Сережу, которого он считал братом, и т. п. Брал ванну; после обеда Павлик, не очень надоедал, бледный, похудевший; все-таки это<���т> тип <���может?> меня волновать; условились завтра гулять. Письмо от Ликиардопуло; был болен, обложка «Крыльев» готова, только типографии бастуют. Пошли к Ивановым, среды не будет, скучны; зашли к Ремизовым. А<���лексей> М<���ихайлович> был один, предлагал Сереже писать в киевском журнале, в «Книге» {628} и т. д. Мне же ничего не предлагал, думая, что я не захочу и что мне не идет везде печататься. Отчего бы это? Написал на книге, напирая на мою музыку. Вертит хвостом он что-то, пальца в рот ему не клади. Получил он приглашение на вечер в Москву, на 24<-е>, меня не приглашали что-то, вообще, меня никуда не зовут, уверяя, что мне это не идет. Вот забота о том, что мне идет. Дома писал главу, играл arie antiche [232], будто сижу дома недель шесть, тоска смертная. Даже не о ком мечтать. Вот беда! Повесть делается живее и интереснее, сжатее. Завтра буду бодрее, ожидая денег из «Весов», завтра пройду погулять днем, зайду в типографию, к тете; в четверг у Сомова, но ах, как пусто в сердце без любимых!