Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

14_____

Дивная погода; был у Нувеля с докладом, взволновал его; пошли бродить, познакомился с Бегуном, поехали в Летний сад. Народу масса, и много интересного. Видели Юсина; поравнявшись, он сказал мне: «С приездом»; погода несравненная. Попив чаю, зашел к девам, оказывается, у них так все слышно, что некоторые из новых стихов они знают наизусть — tant mieux. Поехал к Сереже. Рябушинский приехал, но у меня еще не был, был Тамамшев. Пошли к Блоку, они были кислые, но милые, читали стихи. Придя домой — записка от Наумова, страшно перепугался: вдруг «никогда не приду, прощайте». Оказывается, перемена Лесного на воскресенье. Завтра иду в театр.

15_____

Утром сидел дома, писал музыку; приехал В<���альтер> Ф<���едорович> радостный, выбритый и, увы, напрасный. Он тоже почти написал 1<-е> №№, такой Sängerskrieg [283]. Пили чай, я обедал, макийировался [284]; поехали вместе при романтической заре с лиловой тучей. В театре меня устроили на режиссерский стул. Все были налицо, кроме Городецкого и отсутствующих. Бецкий, одеваясь при мне, рассказывал, что из Москвы мне поклоны, и поклонился от актера Ракитина из Худ<���ожественного> театра, знающего Судейкина и Сапунова; c’est déjà beaucoup dire [285]. Скоро приедет сюда Брюсов. Пьеса была очень скучна, филистерская и претенциозная, хотя могла бы быть интереснее; было несколько hommages à Кузмин, когда молодые люди лезли друг на друга, чего по пьесе и не полагается {877} . Потом пошли к Бенуа пить чай, потом пошли вчетвером, втроем, потом Аргутинский довез меня, потом я дошел пешком; по программе. Говорил с Верой Федоровной в уборной, она была благосклонна, вся в прыщиках и пудре, что ее очень молодило. В театре, в саду, на улице я <���не> вижу ничего красивее Наумова. Завтра вместе за городом — это ли не радость?

16_____

Я ставлю все на карту; огромное счастье, безмерное солнце и вдохновение или какая-то пустота, дыра темноты, смерть нравственная. Теперь я понял, что для меня Наумов и как люди могут умирать не от детского легкомыслия, не от безденежья, а от отвергнутой любви. Какой стыд! будто мальчишка. Господи, я в Твои руки себя предаю, я даже молился перед милым, так помогавшим некогда Эммануилом. Я предложил Наумову прочитать ему свой дневник. Я могу потерять и возможность видеть его, и знакомство, и все, а что я могу иметь? Мы ездили к Гофманам, дивный день, куча гостей. И вот я не буду больше ни видеть, ни слышать, ни чувствовать его, не говорить о голубях, не рассуждать, не играть музыки. К чему тогда писать будет, жить, стремиться к известности? После смерти князя Жоржа, после измены Судейкина у меня не было надежды, где бы вкусы, развитие так совпадали. Мы возвращались вместе, я его провожал. Я завидовал Модесту, делавшему ему семейные сцены, свободно его трогавшему, целовавшему на прощанье. Вот всё на ставке. Где советы друзей? где планы? где рассудок? где сдержанность? Что-то огромной серьезности стоит между нами, стена это или мост? Без меня были Чичерины, Леман телефонировал, что не может быть, пришли В<���альтер> Ф<���едорович>, Тамамшев и Сережа. Строили планы общества «розовых». Что-то будет?

17_____

Я всю ночь не спал, встал поздно. Пришел Тамамшев, читал стихи, я читал все, что у меня, пили чай, одевался к Чичериным. Обедал у них, опять читал комедии, засидевшись, не заехал за Сережей, а прямо отправился к Renouveau. Там был уже Сомов, В<���альтер> Ф<���едорович> играл свой романс, приехал Нурок. Пели «Фигаро», строили планы, болтали, я чуть не засыпал на плече Сомова; шутили и изводили меня тем, что у меня влюбленный вид. Говорили много о Наумове. Написал ему письмо сегодня, зовя в субботу. Придет ли? Он говорил, что рискует не менее меня. Какой канун! Я не верю, что это канун несчастья.

18_____

Ездил за покупками; какая-то тоска мною владеет; туман; отправлял «Детские песни» Дягилеву, от Наумова ответа нет еще, придет ли в субботу, пойдет ли на «Предосторожность». Приплелся Павлик, я ему отказал carrement, м<���ожет> б<���ыть>, это наконец конец. В<���альтер> Ф<���едорович> лежал под одеялом, у них проводят электричество. Как я лентяйничаю, ничего не пишу — это ужасно. Опять почти всю ночь не спал; В<���альтер> Ф<���едорович> составлял письмо при мне. Пошли побродить, зашли в «Café de France», ничего и никого не было; съел плохого мороженого и поехал домой; девы еще не спали, попросили у меня книг, были в кофтах. Что со мною делается? Не знаю. А что-то будет, я пря… [286]

19_____

Заснул под утро; ночью и курил, и читал Marivaux, и писал стихи, утром тоже писал. День был ясный, но я не выходил, ожидая Ремизова. Он пришел на минуту, выпросил коробочку из-под духов, жаловался, кляузничал. Обедал с девами, играл arie antiche, от Наумова ответа нет. Одевался; пришел Сережа, принес груши, пил чай; пошел вместо «Кружка мол<���одых>» со мною к Тамамшевым. Там никого, кроме домашних, не было. Играл новое и «Куранты». Уходя, позвали Тамамшева пройтись; зашли к Леману, вызвали его, думая призвать и его, но у него был народ. Пробежались по Невскому. Cafe запиралось, т<���ак> что мы просто прошлись и вернулись. Дома письмо от Наумова: в субботу будет, но в балет не попадет, это досадно, но все заливается светом увидеть его через 2 дня, хотя, м<���ожет> б<���ыть>, и в последний раз. Как я неразумен, упреждая события! Но почему-то я не верю, чтобы он ошибался во мне, я никогда, ни в писаниях, ни в письмах, ни в словах, не лицемерил, и, видя меня, он почти не мог составить ложного мнения. Идти ли мне самому на «Предосторожность»? Суббота 22-го сентября исторический день не только для меня, но, поскольку я что-нибудь значу, для других.

20

Утром восторженное письмо от Нувеля, вчера встретившего Наумова, гулявшего с ним в Летн<���ем> саду и т. д. Радуясь за него, позавидовал. Поехал в «Шиповник»; отчет, как на смех: круглые цифры без подробностей; от Вольфа, «Скорпиона», Складчины отчетов еще нет {878} . Видел Билибина и Бунина, менее олимпийского, чем прежде. Прошелся по Невскому. Прислали «Перевал», письмо от Сергея Павловича из Венеции, очень милое. Все это меня очень подбодрило, хотя денег и нет. Обедал дома, играл «L’Inganno Felice». Зашел наверх, Ивановы приедут еще очень не скоро. Поехал с М<���арьей> Мих<���айловной>, едущей к Коммиссаржевской. В<���альтер> Ф<���едорович> разбирал очаровательные «Vielles chansons de France», «Chansons de XVIII s» Severac’a для Ivette Guilbert — все-таки отличны французы и их певицы. Поехали к Бенуа, где были Сомов, Аргут<���инский>, Шервашидзе, Нурок, Боткин, Добужинс<���кий> и Фокин. Мило болтали, Анна Карловна смеялась и была очень мила. Назад ехали втроем с Ботки<���ным> и Аргутин<���ским> (вот позор для него!). Звездные ночи. В<���иктор> А<���ндреевич> говорил Нувелю, что он ничего не делает, не читает, а лежит на кровати и думает. О чем? Бакст, чтобы видеть в первый раз сына, одел белый костюм, голубой галстук и legion d’honneur [287], причем одевался час.