Борис Бернштейн - Старый колодец. Книга воспоминаний

Органы не могли пустить на самотек возможные идеологические отблески своей деятельности в сознании масс. После очередного ареста по факультету ползли слухи о преступлениях арестованного, взывающих к каре. Особо доверенные коммунисты — члены партбюро, к примеру, — дискретно, вполголоса распространяли версию обвинения. О Пунине рассказывали, что он, как и некоторые другие формалисты, пробравшиеся к руководству сразу после революции, травил лучших русских художников и вынудил их эмигрировать, нанеся тем самым невосполнимый вред советской культуре; за это и посажен. Так родина, пусть с опозданием, мстила за Константина Коровина, Александра Бенуа, страшно предположить — Марка Шагала… кого бы еще записать в подзащитные Жданова и чекистов?

Для иллюстрации — отрывок из старой пунинской рецензии на книгу Сергея Маковского «Последние итоги живописи» (Берлин, 1922). Процитировав слова Маковского «И если вы любите фрукты, вам захочется повесить картину Кальфа в столовой», Пунин заметил: «Так и будем знать, Маковский любит фрукты, а не живопись, живопись он ценит лишь как знак своей патетической любви к фруктам» (Русское искусство. 1923. № 2–3. С. 117).

Воспроизведен в первом номере журнала «Русское искусство» за 1923 год, с. 23. Где он теперь, этот портрет, кто знает? Репродуцированный на соседней странице рисунок Тырсы был в коллекции Николая Николаевича, я видел его когда‑то у Ирины Николаевны.

Неслучайно в давно уже постсоциалистической России проблема военной оснащенности школьников и студентов все еще волнует власти и общественность.

Я бы советовал прежде всего прочесть воспоминания участника студии Э. Белютина, художника и поэта Леонида Рабичева «Манеж 1962, до и после» в журнале «Знамя» (2001, № 9), Нины Молевой — «Манеж, которого никто не J видел» (Москва, 2003, № 3), Владимира Янкилевского — «Манеж, 1962» (Еженедельный журнал, № 096, 18.11.2003); известный московский искусствовед Юрий Герчук пишет книгу об этом событии, но она, по — видимому, пока еще не вышла.

Извлечения из ленинского наследия, наделяемые силой «ленинских норм», быстро подбирались по потребности. Если для случая 1960 года, о котором сейчас будет рассказано, легендарное «обратитесь к Анатолию Васильевичу» можно было принять за образец, то спустя два года из сокровищницы политической мысли извлекали совсем другие модели. « Исходя из вышеприведенных документов — отрывка из воспоминаний Н. К. Крупской и двух записок В. И. Ленина — можно сделать вывод о том, что В. И. Ленин не только не был сторонником позиции невмешательства в дела искусства, но и решительно вмешивался, когда видел, что советскому искусству угрожает опасность отрыва от жизни народа, от выполнения своей главной задачи — содействовать построению коммунистического общества. Такую опасность Ленин видел в деятельности пролеткультовцев и футуристов». (Это — из издания 1962 года: Борьба за реализм в изобразительном искусстве 20–х годов. Материалы, документы, воспоминания. М.: Советский художник. С. 62.)

Я мог бы привести множество подтверждений сказанного, теперь нет ничего моднее. Вот одно, достаточное незатейливое, для примера. « Вырванные из своего идеологического контекста полотна передвижников или классиков соцреализма сегодня могут быть увидены заново — просто как произведения искусства», — пишет нынче, торопясь за веком, обозреватель авторитетной газеты. Пора, значит, судить наше прошлое с трансисторических позиций, так сказать — sub specie aeternitatis, или, по — нашему, по — искусствоведческому, — «…исходя из пластических ценностей». Цитирую дальше: «Эль Лисицкий, Александр Родченко, Владимир Татлин интересны и в, и вне идеологии. Александр Дейнека, Александр Самохвалов, Владимир Лебедев — очень советские и очень хорошие художники. Павел Корин, Александр Лактионов — достойные ученики Михаила Нестерова и Исаака Бродского» (Приложение к газете «Коммерсантъ» № 170/П (3254), 12 сентября 2005). Пластические ценности живописи Лактионова мы сейчас обсуждать не будем, хотя я мог бы по этому поводу кое‑что заметить. Скажу лишь, что абсолютная позиция дается мне с трудом, мешает живая память, которой — к счастью или к сожалению — лишены коллеги следующих поколений. Слишком ясно вижу контекст. Любопытно, однако, отметить, что с конца минувшего века мировая искусствоведческая мысль снова обратилась к пристальному исследованию исторических контекстов, так что отечественное внимание к абстрагированным пластическим ценностям, к элиминации значений возвращает нас к устаревшим интеллектуальным веяниям начала, ну — первой половины двадцатого века.

Об одном таком письме, адресованном пленуму ЦК партии, упоминает Ю. Герчук в статье «Почему Хрущев пришел в Манеж?» (Политический журнал. № 46 (49). 14 дек. 2004). К сожалению, ему не удалось разыскать полный документ, и потому невозможно было установить, кем он подписан.

Кстати, белютинские абстрактных картин не писали, но кому были интересны тонкости. Абстракционизмом с тех пор стали называть любое искусство, которое следовало считать не нашим.

Я полагаю, что читатель мне доверяет, но, ка всякий случай, приведу данные, позволяющие верифицировать сказанное: Познакомьтесь: молодые художники Эстонии // Юность. 1962. № 12; отзыв: Советская культура. 27 дек. 1962. С. 3.

Жданов A. A. Советская литература — самая идейная, самая передовая литература в мире. Речь на Первом Всесоюзном съезде советских писателей 17 августа 1934 года. М.: Госполитиздат, 1953. С. 5. Только что я перелистал, к стыду своему — впервые, «Чукоккалу». Там есть несколько страниц, относящихся к моему рассказу: Корней Иванович брал альбом с собою в Москву, на съезд, писатели уже в поезде делали записи, ехали весело, и от этого веселья становится жутковато: записи Олейникова, Пильняка, Зощенко… Пастернак записывает, что к съезду относится положительно. И Паоло Яшвили относится к съезду положительно. Ю. Берзин, правда, острит со страхом и надеждой: «Что для нас, видавших виды, / Этот лучший съезд? / Если Горький нас не выдал, / Разве Юдин съест?» Ох, выдаст вас Горький, что ему останется, или — что ему оставят? И Юдин, впоследствии академик, чью фамилию коллеги — философы легко преобразовывали в Иудин, — и Иудин съест, и Жданов пережует — с безразличным и бездушным служебным ожесточением. Теперь и в России читают Ханну Арендт и повторяют ее слова о банальности зла.

В частности, большим другом изящных искусств оказался нарком обороны Клим Ворошилов. Художник барокко воздал бы меценату аллегорическую хвалу, изобразив Клима в виде обнаженного Ареса, ласкающего скудно одетую Музу; суровая муза соцреализма требовала иного: «Сталин и Ворошилов в Кремле», «Ворошилов на лыжной прогулке, «Ворошилов в тире»…