Борис Бернштейн - Старый колодец. Книга воспоминаний

Поскребышев Александр Николаевич 1891–1965

К счастью, я могу разговаривать со своими студентами на языке, который понимает примерно пятнадцать стотысячных населения Земли, риск быть подслушанным невелик. Lapsed, говорю я, tulge siia ruttu, то есть — ребята, быстро сюда! Вот эта женщина, которую секретарь Сталина нашел у себя дома на другой день после ареста его жены! Вот его сталинская жена! Вот она убирает цветы на могиле назначенного ей некогда мужа!

Всего лишь такая себе старушка. Но — оттуда.

Для группы художников из Эстонии времена на мгновенье смыкаются. Чужая, далекая история предстает как мертвоживая повседневность.

И впрямь мне везло в то лето.

О смерти Владимира Ворошилова я узнал 10 марта 2001 года из сообщения радио «Свобода». Автор и создатель популярной телеигры «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов, сказал диктор, скоропостижно скончался сегодня на даче в Переделкино. Причина смерти 70–летнего телеведущего — сердечный приступ.

Володя Ворошилов был моим студентом.

В те времена, в пятидесятые годы, многие ребята из России и других республик приезжали в Таллинн за высшим художественным образованием. Причин было несколько. Первая была та, что в наш институт поступить было легче, чем в московский Суриковский или ленинградский Репинский. Секрет был простой: в Эстонии не было в то время художественного училища, а из России приезжали со средним специальным образованием; при этом главное на вступительных экзаменах тогда было одно — уметь хорошо рисовать, и жесткая муштра российских училищ тут была как нельзя кстати. Эстонцам трудно было конкурировать с приезжими. Другая причина — по российским училищам бродили темные слухи, что в прибалтийских институтах больше свободы. Словом, в институте были большие группы студентов из России, позднее потянулась молодежь из других республик; одно время была крупная украинская колония, позднее — молдавская.

Володя Ворошилов был в одной из первых русских групп, которым я преподавал длинные курсы истории искусства и эстетики; всего учебы было шесть лет — шестой год был дипломный, а пять лет подряд студенты вынуждены были слушать меня по разу, а то и по два в неделю. Так что мы с Володей встречались часто. Этим я вовсе не хочу сказать, что своей образованностью он обязан мне. Напротив, я в этом сомневаюсь. Я даже помню, что на экзамене по искусству XIX века Володя кое — чего не знал, не из искусства, а из самой истории, да еще такое, о чем в великой игре спрашивать стыдно, засмеют…

Нет, нет, своей образованностью он был обязан себе.

За долгие годы преподавания мне попадались студенты самого разного характера и качества. Иных я не смогу вспомнить даже под пыткой. Были одаренные художественно, и это хорошо, но мне, не только критику, но историку и теоретику, интересны были еще и умники. Таких за все годы было немного, их—το я помню, а с некоторыми переписываюсь до сих пор. Володя был один из умных и способных, все вместе. И специальность он выбрал самую интеллектуальную: театральную декорацию — сценографию, если по — нынешнему, — где одной живописью не обойтись. Вид занятий был по мерке личности.

Трудно вспомнить его курсовые работы — прошло скоро полвека, не требуйте от меня невозможного. Хорошо хоть, что я помню его дипломную работу и скандал, сопровождавший ее защиту.

Он представил на защиту эскизы декораций и костюмов к спектаклю по пьесе Оливера Голдсмита «Ночь ошибок». В те времена уже это было вызовом — хрущевская оттепель растопила только кромку ледника. Западная пьеса, восемнадцатый век, — все это выглядело сомнительно и пахло намеренным уходом от актуальных проблем советской современности, не говоря уж об интеллигентском снобизме. Почему было не взять полноценную пьесу Вирты или там Корнейчука?

Председателем Государственной комиссии в тот год… Кстати, почему Государственной? Почему наш институт назывался Государственный художественный и т. д., почему я кончал Государственный университет, посещал Государственную филармонию и Государственные академические театры? Разве с ними конкурировали частные, или хотя бы кооперативные, или межколхозные университеты? Католические художественные институты или православные консерватории? Я думаю, дело тут было не в смысле, указание на государственность в этом случае было очевидной бессмыслицей. Решающей была акустическая и тем самым эстетическая сторона дела: слово звучало величественно, державно, левитановски (я не художника имею в виду); вслушайтесь только в центральную группу «СУДАРСТВ» или, еще лучше, «УДАРСТВ», чего стоит хотя бы только Р после величественного А, вот это АРР! А взрыв четырех согласных подряд!

Для наибольшей объективности оценок, исключения жульничества и приписок (в чем подозревался каждый советской гражданин и каждая институция, и не зря) Государственную комиссию по приему Государственных экзаменов и защите дипломных работ в Государственных институтах должен был возглавлять посторонний авторитетный художник или ученый. В тот год когда Володя Ворошилов защищал диплом небо послало нам из Москвы скульптора С. Алешина, фигуру нешуточную: он участвовал еще в исполнении ленинского плана монументальной пропаганды в восемнадцатом — девятнадцатом годах, был упомянут во всех историях советского искусства и мог считаться сакральным объектом.

Итак, защита.

Расставив для обозрения стенды с эскизами и макеты декораций, Володя, как и полагалось, рассказал о своем понимании пьесы, о видении будущего спектакля и о процессе работы над дипломом. Я должен напомнить, что в те времена истолковывать старинные пьесы на современный манер было не принято, декорации и предметная среда должны были отвечать духу и стилю эпохи, а актерам полагалось выходить на сцену одетыми, это во — первых, и даже одетыми по моде того времени, к которому действие было отнесено автором. Сценограф должен был разбираться в этих вещах — ив своей вводной речи Володя показал, что разбирается превосходно. Но, говоря о костюмах, он допустил неосторожность. Что касается костюмов, сказал он, то я пересмотрел много материала, но когда я открыл альбомы с репродукциями Хогарта, я нашел там все, что нужно. Для верности, однако, он напомнил, что Хогарт был современником Голдсмита. Я же, тоже для верности, напомню, что Уильям Хогарт — один из величайших английских мастеров XVIII века и что в его картинах и гравюрах, нередко сатирических, развернута единственная в своей достоверности картина нравов тогдашней Англии.

После дипломника, как полагается, выступили руководитель и рецензент; оба высоко оценили работу. И тогда поднялся для выступления сам Председатель Государственной комиссии, знаменитый скульптор, чей проект памятника Карлу Марксу был удостоен критических замечаний самого Ильича. В этом месте своих слов у меня не хватает; я буду заимствовать: вид Алешина был ужасен, он был как божия гроза.