Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Та же организация заказала Унсет статью о творчестве Томаса Манна к его семидесятилетию. В конце концов, норвежка была второй по знаменитости писательницей из тех, кто проживал в Нью-Йорке, — сразу после юбиляра. Она с огромным нежеланием принялась за работу. «Никогда не любила Томаса Манна», — признавалась она Хоуп Аллен [808] Brev til Allen, 12.1.1945, NBO, 348. . Не в ее духе было и скрывать свои воззрения. Но в данной ситуации по крайней мере приходилось избегать высказываний на темы, где ее мнения были бы неуместны. В особенности в том, что касалось немецкого искусства, о котором она говорила: «Даже когда талантливо, оно неуклюже, а чаще всего и бездарно и неуклюже одновременно» [809] Brev til Allen, 12.1.1945, NBO, 348. .

«Хоть бы, хоть бы, хоть бы в Германии не осталось и камня на камне», — писала Сигрид Унсет Рагнхильд [810] Brev til Ragnhild, 17.2.1945, NBO, 742. . Ей было что возразить и авторам сердитых писем, которые она регулярно получала. В частности, немецкие католики утверждали, что ее неспособность простить — это грех. На это она давала недвусмысленный ответ: «Могу только сказать, что прощаю всем, кто причинил зло мне лично, а остальных Бог простит» [811] Brev til Ragnhild, 17.2.1945, NBO, 742. . С чего это она должна сочувствовать немцам, которые сами сделали все для того, чтобы очутиться в теперешней неприглядной ситуации? «И не подумаю», — говорила Сигрид Унсет [812] Brev til Ragnhild, 17.2.1945, NBO, 742. . И хотя она признавала за русскими определенные положительные качества, в отличие от немцев, но все равно оставалась критически настроенной по отношению к тем соотечественникам, кто бросился «приспосабливаться к нашим русским соседям». Унсет еще не забыла теплушек, забитых заключенными, которые видела на железнодорожном вокзале в Сибири; она повторяла, что Советский Союз был и остается диктатурой.

Ее непримиримая ненависть к немцам могла сравниться только с не менее беззаветной преданностью еврейскому вопросу. Писательница лично подписала несколько петиций к Уинстону Черчиллю, призывая английского премьера спасти евреев. Но в апреле 1944 года два молодых еврея застрелили в Каире близкого друга Черчилля, министра по делам Ближнего Востока лорда Мойна. Участвуя в работе «Американской лиги за свободу Палестины», Сигрид Унсет оказывала поддержку организации, к которой принадлежали убийцы. За это ее обвиняли в пособничестве террористам, однако Унсет стоически выдержала всю критику и подписала очередное обращение к Черчиллю. На сей раз с просьбой помиловать молодых убийц, осужденных на казнь, ведь ими «двигали боль и отчаяние, вызванные гибелью десяти миллионов евреев в Европе». Черчилль не прислушался к ее мольбам — осужденных казнили [813] Tveit 2000, s. 405. .

Унсет начала было писать продолжение к своим мемуарам «Одиннадцать лет», однако напряжение — война двигалась к развязке — мешало сосредоточиться на работе: «Последние несколько дней я пытаюсь перенести на бумагу некоторые воспоминания из моих школьных лет, но писать о том времени сейчас — все равно что писать о каменном веке. Такое впечатление, что это было невыразимо давно» [814] Nordisk Tidende, 25.3.1945. . Зато она с удовольствием дописала введение к книге «Правда и ложь» — своему пересказу народных сказок и быличек. Там она, можно сказать, изложила свое «кредо народного сказителя», как она его понимала. «Неплохое введение у меня получилось, как мне кажется», — писала Сигрид сестре Рагнхильд [815] Brev til Ragnhild, 5.6.1945, NBO, 742. . Ей не только удалось объяснить разницу между «лживой сагой» и остальными сагами, но и выразить свое восхищение могучей фигурой Асбьёрнсена. Великолепный повар и блистательный рассказчик, он жил среди книг и картин: «Когда мы, дети, проходили мимо „дома Асбьёрнсена“, нас всякий раз охватывало благоговение перед этим местом, источником драгоценнейших для нас даров» [816] Manus NBO, MS. fol. 4235. .

«Тот, кто в детстве научился различать дикие цветы, никогда уже не будет несчастлив», — писала год назад в «Нью-Йорк таймс» [817] New York Times, 2.2.1944. Сигрид Унсет. Теперь, в марте, отправившись за лесными анемонами в Онейду, с растущим нетерпением ожидая заключения мира, она вспоминала свои слова. Поездка стала ее прощанием с Кенвудской общиной, но она взяла с собой клубни и семена цветов, да и с Хоуп Аллен прощаться навсегда не намеревалась.

Вскоре после этого, 7 мая, Сигрид Унсет сидела в гостях у Астри Стрёмстед и ее семьи в Нью-Джерси. Когда по радио начали передавать новости, все насторожились, и тут диктор объявил — Норвегия освобождена! «Фру Унсет сказала, что за все время в Америке не была так счастлива, и чуть не обняла меня от переизбытка чувств! Для меня тот день оказался вдвойне необычным — и счастливое известие из Норвегии, и почти что объятие со стороны фру Унсет!» [818] NBO, MS. fol. 4235. Правда, в следующем же выпуске новостей прозвучало опровержение, однако на следующий день освобождение Норвегии было признано фактом и о нем передавалось в каждом выпуске. Радость Унсет была омрачена известием о новой трагедии: незадолго до этого она узнала о гибели Хельге Фрёйсланна, единственного сына ее старинной подруги Хелены Фрёйсланн, отличавшейся хрупким здоровьем. Писательницу мучили дурные предчувствия относительно того, какие еще страшные вести ее ждут на родине. Что сталось с Уле-Хенриком, Мартином и многими другими?

Заключение мира ничуть не умерило ее ненависти по отношению к немцам. Девятого мая по радио она чуть ли не рычала в микрофон: «Сегодня исполняется пять лет и почти месяц с тех пор, как впервые завыли сирены <���…>. [Немцы] были потрясены до глубины души, обнаружив с нашей стороны не одну только радость по тому поводу, что им пришло в голову нас изнасиловать. Мы же оказались столь безрассудными, что решили оказать им сопротивление» [819] Radiomanus i NBO, MS. fol. 4235. .

Она обратилась непосредственно к тем, кто нес бремя немецкой оккупации на родине, и тогда норвежскому народу вновь довелось услышать смиренную Сигрид Унсет: «Мы, кто жил за пределами Норвегии все это время, пока вы несли крест, выпавший нашей родине, мы, собственно, считаем, что у нас нет права к вам обращаться. Мы должны ждать, пока вы не заговорите с нами и не скажете, что нам делать». Писательница полагала, что в час суровых испытаний норвежский национальный характер показал себя во всей своей первозданной силе и цельности: «Стремление к закону и порядку, свободолюбие, реалистичность, заставляющая ценить вещи такими, какие они есть, — ведь даже если они и не отличаются особой красотой и гениальностью, они интереснее всех романтических измышлений и придуманных героев». Сигрид Унсет напоминала, что за каждым павшим, за каждой жертвой, принесенной во имя победы, стоят тени всех тех, кто когда-либо жил на этой земле, духи предков, поселившиеся в горах. Закончила она свою речь исландским стихотворением о вечном — «Песнью о Солнце»: