Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

— Немцы всегда были такими, с самых древних времен, — заключила Сигрид Унсет [833] Verdens Gang, 31.7.1945. .

После этого она решительно распрощалась с журналистами и приступила к завершающему этапу своего возвращения. Путь домой лежал сначала через город — что уже не походил ни на ее старую Кристианию, ни даже на тот Осло, из которого она уехала пять лет назад. Что-то сталось с ее Бьеркебеком?

Сигне рассказала, что Матея и Фредрик Бё затеяли там уборку, потихоньку возвращались и старые вещи Сигрид. Но — как она не раз повторяла в Америке — она сомневалась, что после всего случившегося из дома удастся выветрить смрад «немецкости». Теперь же она узнала, что в последний год в ее доме жили женщины, путавшиеся с немцами, что они блудили в ее кровати. Коляски с немецкими выродками стояли в ее собственном саду.

Но прежде всего Сигрид Унсет хотела преклонить колена в молитве. В тишине и покое церкви Святого Улава она на мгновение почувствовала себя совсем дома. И «Дом Святой Катарины», казалось, ничуть не изменился. Однако война затронула и святых сестер. Сигрид рассказали, что среди католиков тоже нашлись те, кто выбрал сторону врага. В Хамаре их оказалось еще больше, чем в Осло. Еще перед отъездом в Америку до слуха Унсет доходили истории о пытках и расправах, о Грини и других немецких концлагерях, о 60 000 домов, разрушенных и сожженных в Северной Норвегии, так что писательница была готова увидеть разоренную землю. Тем удивительнее было ей видеть мирный, ни капельки не изменившийся пейзаж, который она наблюдала из окна автомобиля Фредрика Бё, несколько дней спустя приехавшего забрать ее в Лиллехаммер. Руины собора по-прежнему стояли на своем месте, повороты дороги среди лесистых холмов Брёттума оставались такими же крутыми, сами холмы мирно зеленели, да и Бьеркебек не производил впечатления разрушенного и разоренного.

А при виде двоих четырехлетних малышей, что весело выбежали ее встречать, все печальные думы по поводу возвращения окончательно вылетели у нее из головы. Арне и Фред носились наперегонки по саду, а Матея спешила показать «терновый венец» {118} 118 «Терновый венец» — молочай Миля (Euphorbia milii). в горшке, который ей удалось спасти. Сигрид Унсет боялась, что ее одолеет тоска по Андерсу и Моссе, но теперь она заново открывала для себя прелести Бьеркебека — оказалось, они никуда не делись. Близнецы ликовали, что «тетя Сиигрии с ними играет» [834] Blindheim 1982, s. 88. . Снова под окном звенели детские голоса. Правда, сад зарос, некоторые многолетники пропали, а сторожевой пес Типпа стал совсем старым и смирным. Бревенчатые стены, дверная ручка, такая приятная на ощупь, теплые камни очага — все это наполняло хозяйку тихой радостью. Наконец-то она дома. Везде пахло зеленым мылом, которым Матея отскребала каждую мелочь. Книжные полки с книгами исчезли, но Унсет знала, что книги в безопасности и скоро их привезут обратно. В общем и целом она была восхищена результатами усилий супругов Бё и Му — в том, что касалось спасения ее вещей и возвращения дома в прежнее состояние. Правда, она отчаянно нуждалась в одеялах и постельном белье: движимое имущество немцы и их норвежские друзья решили прихватить с собой.

Радость радостью, но две лиллехаммерские подруги Сигрид были убиты горем. Хелена Фрёйсланн пыталась храбриться, но неизвестность успела совершенно ее вымотать. Сын почти год скрывался в горах, и только через две недели после освобождения ей сообщили: снег начал таять, и под ним показался труп Хельге Фрёйсланна. Его застрелили за две недели до освобождения. Хелена, казалось, полностью утратила волю к жизни. Во время ее встреч с Сигрид больше не звучала музыка, не пился портвейн, не велись задушевные беседы о римских деньках. Напрасно дочь Анна Мария пыталась взбодрить мать. В глазах той, что послужила прообразом жизнерадостной Франчески, как будто выключили свет. Они были очень близки с Сигрид Унсет, писательница была крестной матерью Хельге, а для ее собственных детей и племянниц подруга всегда оставалась «тетей Хеленой».

Ее подруге и вечной спутнице по прогулкам Луизе Му тоже приходилось нелегко, но у нее по крайней мере один сын спасся от, как она сначала считала, верной смерти. Однако старший, Тико, так и не вернулся домой, даже в гробу. Обе они — и Сигрид, и Луиза — скорбели по своим первенцам. Зато Ханс и Уле Хенрик, товарищи по детским играм, были живы и полны сил. Сигрид Унсет писала Кнопфу, что «мало кто из друзей моих сыновей пережил войну. Но Ханс приехал из Лондона без единой царапины. Он не хочет продолжать служить в армии и вернулся в университет» [835] Til Knopf, 6.12.1945, Harry Ransom Center. .

Все военные годы Эйлиф Му стоял как скала посреди бурь, волновавшихся вокруг Бьеркебека и Майхаугена. Теперь он взялся за срочное возвращение книг Унсет, а также пообещал разобраться с невыплаченными налогами писательницы. По мнению местного налогового инспектора, ей следовало заплатить 20 000 крон налогов за себя и Бьеркебек.

Вернувшаяся королева слова по-прежнему неохотно пускала к себе журналистов. Осенью она все же согласилась дать интервью Рут Альвсен из «Моргенбладет».

«Сигрид Унсет выглядит более стройной, чем может показаться по фотографиям. Заметно, что годы оставили на ней свой след. В выражении глаз и во всем ее облике чувствуется что-то бесконечно печальное и глубоко серьезное. Волосы зачесаны назад и стянуты голубой лентой. В их прядях поблескивает серебро» [836] Morgenbladet, 8.9.1945. . Сигрид Унсет не собиралась говорить о своих личных потерях — ее потрясла судьба всей веселой компании из Вэшей:

— До войны к нам ходила целая орава мальчишек — из них уцелели только мой сын и один его приятель, — первое, что она сообщила Рут Альвсен. И принялась называть одну фамилию за другой. На вопрос, поддерживает ли она смертную казнь, последовало твердое: «Полностью поддерживаю». На это у писательницы нашелся даже библейский аргумент: «Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» {119} 119 Матф. 26, 52. . «Мы можем прощать только зло, причиненное лично нам, прощать за других мы не имеем никакого права!»

Значит ли это, что она призывает приговорить, например, Гамсуна к смертной казни?

— За то, что он совершил, его вряд ли можно покарать смертью. Но его надо приговорить к лишению свободы, а имущество конфисковать. Или содержать под арестом в каком-нибудь доме для престарелых.

— Оказалось ли поведение Гамсуна для Вас неожиданностью?

— Нет, как раз от него я ожидала чего-то в этом роде. Он же всю жизнь только и делал, что писал о своем комплексе неполноценности, о том, что англичане — нация торгашей, и о величии немецкого сверхчеловека [837] Morgenbladet, 8.9.1945. .