Энвер Ходжа - Хрущевцы

Вот почему хрущевцы раза два выступили с нападками в своих газетах, хотя и не так сильными (чтобы не очень обидеть товарища Тито!), сопровождая их даже какой-нибудь похвалой и, как это вошло у них в обычай, начали также оказывать экономическое давление на Югославию, что мне собственнолично подтвердил Хрущев во время беседы со мною. «Правда» поместила тогда и мою статью, в которой резкими терминами атаковались югославский «специфический социализм», как и его трубадуры.

Все это я говорю для объяснения того, почему тогда нам был оказан более «сердечный» прием и почему советские руководители не только не выступили против наших взглядов, особенно относительно югославов, но внешне даже согласились с ними.

Эту атмосферу мы заметили еще в Одессе как только сошли с парохода, в беседах с встречавшими нас, с руководителями партийных и государственных органов на Украине.

В Одессе мы сели на поезд и отправились в Москву. Мы еще не успели как следует отдохнуть от дороги, как сообщили, что Президиум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза устроил ужин в честь нашей делегации. Как я отмечал и раньше, советские руководители были искусными мастерами обедов и ужинов, которые продолжались целыми часами. Мы устали от дороги, но все-таки пошли на этот «ужин», который начался на обеде, часам к четырем. Насколько я помню, присутствовали все члены Президиума, за исключением Брежнева, Фурцевой и еще кое-кого. Ужин длился несколько часов, и Хрущев, как и другие, старался создать такую атмосферу, которая казалась бы как можно более дружеской. Почти все присутствующие подняли тосты (только Хрущев поднял тостов пять или шесть); во время тостов говорили хорошие слова о нашей партии, об Албании, а в мой адрес особо расточали похвалы. Особое усердие в этих похвалах выказывал Поспелов, который в мае был на III съезде нашей партии.

Тосты часто принимали форму политических речей, особенно тосты Хрущева, которому нетрудно было говорить полчаса за одним тостом. Как бы то ни было, эти речи дали нам первый сигнал того, какую позицию займут они на переговорах.

В тот вечер Хрущев не скупился на атаки в адрес югославского руководства.

— Они, — сказал в частности Хрущев, — стоят на антиленинских, оппортунистических позициях. Их политика — просто винегрет. Мы не пойдем им на уступки. Они, — сказал он далее, — страдают манией величия. Когда Тито был в Москве, он подумал, что, раз ему был оказан величественный прием, значит народ признавал его правым, а нашу политику осуждал. Фактически же достаточно было нам сказать народу одно лишь слово, и он растерзал бы Тито и его друзей.

Говоря о нашем отношении к титовцам, он сказал, что «албанские товарищи правы, но надо сохранять выдержку и самообладание».

— Вы поседели, — закончил этот тост Хрущев, — но и мы полысели.

В ходе пира «лысый» сказал, что Албания

— малая страна, но она занимает важную стратегическую позицию. «Если создать там базу подводных лодок и ракет, можно контролировать все Средиземноморье». Эту мысль Хрущев и Малиновский вновь высказали во время своего визита в Албанию в 1959 году. Это была идея, материализованная впоследствии во Влерской базе, которую позднее хрущевцы стали использовать как средство давления на нас.

Хрущев и другие советские руководители, как я уже отметил выше, показывали себя довольно «сердечными», не было недостатка и в лести, причем все это делалось с целью смягчения законного возмущения нашей партии их неправильными поступками. Помню, на этом ужине был обсужден также вопрос о визите Хрущева в нашу страну, так как он, хотя и не было такой страны, в которой он не побывал, у нас не бывал ни открыто, ни скрытно. Но в тот вечер они были предрасположены положительно ответить на наши запросы. Не только Хрущев, но и многие другие члены Президиума изъявили желание посетить Албанию, а кто-то, точно не помню кто, в виде шутки предложил провести заседание Президиума и даже Центрального Комитета в Албании! Там говорили и о той «любви», которую Хрущев питал, мол, к нашей стране (что он впрочем доказал впоследствии!), а Хрущева прозвали албанцем.

Помню, среди многих других, поднял тост Молотов:

— Я, — сказал он, — отношусь к той категории людей, которые не придавали значения Албании и не знали ее. Теперь наш народ гордится тем, что у него есть такой верный, надежный и боевой друг. У Советского Союза много друзей, но не все они одинаковы. Албания — наш лучший друг. Поднимем же наши бокалы за то, чтобы у Советского Союза были такие верные друзья, как Албания!

В тот вечер в целом все советские руководители расхваливали нашу правильную линию и осуждали югославских ревизионистов. Маршал Жуков даже сказал нам, что они располагали данными о том, что руководители Белграда поддерживали венгерскую контрреволюцию не только в идеологическом, но и в огранизационном отношении и что югославы выступали как агентура американского империализма.

Короче говоря, именно в таком духе проходил и закончился ужин. Дня два или три спустя мы имели предварительную встречу с Сусловым, секретарем Центрального Комитета;

он выдавал себя за специалиста по идеологическим вопросам и, если я не ошибаюсь, на него были возложены также вопросы международных отношений.

Суслов относился к числу самых закоренелых демагогов в советском руководстве. Остроумный и хитрый, он умел выходить из трудного положения и, быть может, именно поэтому он является одним из немногих деятелей, сохранивших свои посты после неоднократных чисток, проведенных в советском ревизионистском руководстве. Мне несколько раз приходилось беседовать с Сусловым, и всегда меня одолевало чувство скуки и неприятности при встрече с ним. У меня мало охоты было беседовать с Сусловым особенно теперь, после венгерских событий, после спора, который я имел с Ним по вопросу о Наде, о положении в Венгрии и т. д., а также зная его роль в этих событиях, особенно в принятии решения о снятии Ракоши. Тем не менее, это было в интересах дела, и я встретился с Сусловым.

В этой встрече участвовал также Брежнев, но он фактически только присутствовал, ибо во время всей беседы говорил только Суслов. Леонид время от времени двигал своими толстыми бровями и сидел до того застывшим, что трудно было догадаться, что он думал о том, что мы говорили. Впервые я встретил его на XX съезде, во время перерыва между заседаниями (затем по случаю 40-й годовщины Октябрьской революции, в ноябре 1957 г.), причем еще на этой случайной встрече на ходу он произвел на меня впечатление высокомерного и самодовольного человека. Познакомившись с нами, он вскоре завел разговор о себе и «конфиденциально» сказал нам, что он занимался «специальными видами оружия». Своим тоном и выражением лица он дал нам понять, что он был в Центральном Комитете человеком, занимавшимся проблемами атомного оружия.