Энвер Ходжа - Хрущевцы

XX съезд избрал Брежнева кандидатом в члены Президиума Центрального Комитета, а год спустя июньский пленум 1957 года ЦК КПСС, осудив и убрав «антипартийную группу Молотова-Маленкова», перевел Брежнева из кандидата в члены Президиума. По всей видимости, это была награда за его «заслуги» в деле ликвидации Молотова, Маленкова и других в партийном руководстве.

Еще много раз после этих событий, вплоть до 1960 года, мне приходилось ездить в Москву, где я встречался с главными руководителями Коммунистической партии, но Брежнева, как и до XX съезда, нигде не видел, и не слыхал, чтобы он где-либо выступал. Стоял или держался все время в тени, как сказать, «в запасе». Как раз этот угрюмый и степенный человек после бесславного конца Хрущева вышел из тени и сменил ренегата, чтобы дальше продвинуть грязное дело хрущевской мафии, но теперь уже без Хрущева.

По всей видимости, Брежнев был поставлен во главе Коммунистической партии и советского социал-империалистического государства не столько благодаря его способностям, сколько в качестве модус вивенди, в противовес враждовавшим группировкам, которые грызлись и ссорились в верховном советском руководстве. Но надо отдать должное ему: у него только брови комедиантские, дело его — совершенно трагическое. С тех пор как этот хрущевец прибрал власть к своим рукам, наша партия не раз говорила свое слово о нем и его антимарксистском, враждебном и агрессивном нутре. Впрочем здесь не место вдаваться в подробности относительно Брежнева, вернемся к декабрьской встрече 1956 года.

Вначале Суслов предложил нам кратко говорить о вопросах, подлежавших обсуждению, особенно что касается исторической части; он, в свою очередь, сделал нам обзор венгерских событий. Подверг критике Ракоши и Герэ, которые своими ошибками «вызвали большое недовольство в народе», тогда как Надя оставили вне контроля.

— Надь и югославы, — сказал он далее, — боролись против социализма.

— А зачем Надя снова приняли в партию? — спросил я.

— Был исключен несправедливо, его ошибки не заслуживали такого наказания. А теперь Кадар идет правильным путем. В вашей печати имелись некоторые критические ноты в адрес Кадара, но надо учесть, что его следует поддержать, так как югославы настроены против него.

— Мы плохо знаем Кадара. Знаем только то, что он сидел в тюрьме и был сторонником Имре Надя.

В ответ на наше замечание о том, что нас не держали в курсе хода событий в Венгрии. Суслов сказал, что события разыгрались внезапно и не было времени для консультаций.

— С другими партиями мы также не консультировались. Только при вторичном вмешательстве мы посоветовались с китайцами, тогда как Хрущев, Маленков и Молотов поехали в Румынию и Чехословакию.

— Как это вы нашли время советоваться с Тито даже относительно назначения Кадара, а мы ни о чем не были осведомлены? — спросил я.

— Мы не советовались с Тито относительно Кадара, — сказал он. — Мы только сказали ему, что правительству Надя больше нет места.

— Это, — отметил я, — принципиальные вопросы. Консультации дело необходимое, но их нет. Политический Консультативный Комитет Варшавского Договора, например, вот уже год, как не собирается.

— Намечено созвать его в январе, тогда как в те дни каждый день отлагательства вызывал бы большое кровопролитие,

Я сказал ему, в частности, что нам кажется странным употребляемый теперь термин «преступная шайка Ракоши-Герэ» и считаем, что это не способствует сплочению всех венгерских коммунистов.

— Ошибки Ракоши, — сказал Суслов, — создали трудное положение и вызвали недовольство среди народа и коммунистов.

Мы попросили их конкретно рассказать нам об ошибках Ракоши и Герэ, и Суслов привел нам целый ряд общих соображений, с помощью которых он старался свалить на них всю ответственность за происшедшее. Мы попросили привести какой-нибудь конкретный пример, и он сказал нам:

— Вот, например, Райк, который был назван шпионом без подтверждения этого документами.

— Беседовал ли кто-либо с Ракоши об этих делах, делал ли ему кто-либо внушение? — спросил я.

— На Ракоши внушения не действовали, — последовал ответ.

В то же время мы совершенно расходились с Сусловым во мнениях в связи с отношением к Гомулке и его взглядам.

— Гомулка, — сказал я Суслову, — снял коммунистов, старых и верных руководителей и офицеров, и сменил их другими, теми, кто был осужден диктатурой пролетариата.

— Он опирался на знакомых ему людей,

— сказал Суслов. — Надо давать Гомулке время, а затем уже судить о нем.

— А ведь о его взглядах и действиях уже можно прекрасно судить, возразил я ему. — Чем объяснить антисоветские лозунги, под которыми он пришел к власти?!

Суслов сделал гримасу и тут же возразил:

— Это не дело рук Гомулки, к тому же он теперь сдерживает их.

— Ну а его взгляды и его заявления, например, о церкви?

Суслов произнес мне целую речь, «доказывая», что это просто «предвыборная тактика», что Гомулка «занимает правильную позицию» в отношении Советского Союза и социалистического лагеря, и т. д. и т. п. Мы расстались, не договорившись друг с другом.

В тот же день мы имели официальные переговоры с Хрущевым, Сусловым и Пономаревым. Вначале слово взял я и изложил взгляды нашей партии на венгерские и польские события, как и на взаимоотношения с Югославией. С самого начала моего слова я сказал им:

— Наша делегация открыто изложит взгляды Центрального Комитета нашей партии на эти вопросы, хотя по некоторым вопросам у нас имеются расхождения с советским руководством. Эти мысли, будь они сладкие или кислые, продолжал я, — я изложу прямо, как подобает марксистам-ленинцам, чтобы мы в товарищеском духе обсуждали и решили, правы мы или нет, и в случае, если вы считаете, что мы неправы, то убедите нас в этом.

В связи с Венгрией я отметил еще раз отсутствие сведений и консультаций по этой невралгической проблеме социалистического лагеря.

— Мы, — сказал я, — считаем, что при тех ситуациях надо было созвать Политический Консультативный комитет Варшавского договора. Консультации в такие моменты необходимы для согласования наших действий и нашей позиции. Это было бы свидетельством нашей силы и нашей сплоченности.

Продолжая излагать наши соображения о венгерской проблеме, я поделился с ними нашими впечатлениями о Венгерской партии трудящихся, о Ракоши и Герэ. При этом я особо отметил, что их оценка Кадаром, который называл их «преступной шайкой», нам показалась странной. По нашему мнению, ошибки Ракоши и Герэ были не таких размеров, чтобы они заслуживали такой квалификации. «Что касается ошибок относительно экономического развития Венгрии, — подчеркнул я, — мы не знали, что в Венгрии положение было настолько серьезным, что оправдывало «бунт масс». Тут советские согласились с нашим мнением и подтвердили, что экономическое положение не было тяжелым.