Игорь Русый - Время надежд (Книга 1)

"Они все знают, - догадалась Марго по злому, насмешливому блеску в его глазах. - Я не знала еще, а они знали. Сейчас Ленка даст ему оплеуху".

Но Леночка как-то беззащитно улыбнулась и вздохнула.

- Понимаете, ребята, - сказала она. - Люблю его.

Что же делать?

Щукин, ждавший совсем другого, растерянно заморгал веками.

- Что же делать? - повторила Леночка. - Если так...

- Уж тут ничего не сделаешь, - закивал ей Кутейкин. - Уж тут... Любовь, она как война. Дезертиров не жалует. И другим соваться нечего. Она другим непонятная. Другие токо мусору нанесут. Это уж так.

- Дайте закурить, - попросила Леночка.

- Еще и курить?.. Дыму-то напущено, что неба не видать. Ты горяченькой поешь, - сказал Кутейкин.

Щукин молча вытащил кисет, протянул его Леногтке.

- А вы, Кутейкин, женаты? - спросила Леночка.

- Вдовый. Десять годков уже неприкаянный.

- Кому же письма строчишь? - удивился Щукин. - По нескольку штук в день...

- Разным, - смущенно кашлянул тот. - Одиноких теперь много. В газетке вычитаю: доярка или на заводе работает. И пишу, что есть на свете боец Егор Матвеич Кутейкин, тоже одинокий.

- Эх, Егорий-мученик, - рассмеялся Щукин.

- Мне-то пажить невелика, - сказал Кутейкин. - И почта казенная, без марок. А им вдовью тоску легче нести. Отойдет война, если не убьют, поеду гостевать.

- Вот охламон, - покрутил головой Щукин. - Сколько баб заневестишь.

- Не то, - вздохнул Кутейкин. - Без мужних рук хозяйство теперь валится. Я ж плотник. И по сапожному делу могу. Где крышу обладить надо, где еще что.

Леночка прикрыла глаза. Марго вдруг заметила, что от уголков губ ее тянутся, будто легкая осенняя паутинка, морщинки, невидимые раньше.

- Обкрутят, - сказал Щукин. - Бабы обкрутят враз.

- Да оно как... Женщины бывают хороши по всем статьям, а вспомню Марьюшку, и нет душевного согласия. Тихая она была, вроде незаметная. И засватал ее по пьяному делу. Дружок мой свадьбу играл, ну и заспорили. Я говорю, бабы все одинаковые. Которую первую на улице встречу, та и будет моей. Вывалились гурьбой на улицу, и Марьюшка тут, босая, расхристанная, да еще с тряпкой в руке. А куда ж деваться?.. Прожил три года. Я в себе обиженность имел, что ее тогда как раз на улицу вынесло. Чуть не по мне до крика распалялся. Она сидит в уголке и тихо плачет. Ласковости к ней не допускал, а теперь бы... Эх, да не вернешь. Застудилась она и слегла. Говорит мне вдруг:

"Ты, Егорушка, женись быстрей. Кто тебя, пьяного, домой сведет и рассолом отпоит?.. А в тот день, как засватал, я полы в хате мыла. Подружка забегла и сказала про ваш спор. Вот я и выскочила босая. Любила тебя..."

Померла тихо, незаметно. А я десять лет к водке боле не прикасался. Человек-то своей радости не видит, пока не отымут у него...

Длинная пулеметная очередь хлестнула в трубу.

- Рус, ходи! - прокричал немец. - Ходи, иван!

- Это по кому-то бьют, - сказал Щукин, приподнимаясь. - Точно. Младший лейтенант идет.

Через обгорелые бревна прыгнул Стрельбицкий, тяжело, с хрипом в легких дыша, упал на колени. А глаза, обычно равнодушные, теперь сияли мальчишеским удовольствием.

- Заметили, дьяволы. Я бегу, а он чешет из пулемета. Бегу, а он чешет. И мимо...

- Вы бы кругом обошли, - посоветовал Щукин.

- Далеко. Нет время. Сколько вас тут?

- Он, да я, да мы с ним, - ответил Щукин. - И санчасть при нас. Бери картошку, младший лейтенант.

- Значит, вас двое? - уточнил Стрельбицкий, обчищая тонкими пальцами бурую золу с картофелины. - Этот пулемет мешает. По красной ракете надо его убрать, лучше гранатами.

- Я уж прицеливался, - сказал Щукин. - Там веселый фриц сидит. То поет, то играет.

Как бы в подтверждение немец стал исполнять на губной гармошке что-то бравурно-тягучее.

- Бах, - задумчиво улыбнулась Леночка.

- Что? - насторожился Кутейкин.

- Баха играет, - кивнул Стрельбицкий. - Значит, ясно, Щукин? Главное, этого музыканта убрать.

Я дальше...

Легкими прыжками, с какой-то грациозной стремительностью он пронесся над пепелищем и скрылся за соседней, такой же обгорелой, широкой русской печкой, возвышающейся меж дымящих углей.

- Кем раньше был Стрельбицкий? - спросила Марго.

- Вроде бы по женской части, - ответил Кутейкин. - Из тех, что представления дают.

- Танцором, лапоть, в балете, - сказал Щукин. - Он парень что надо.

- Это верно, - согласился Кутейкин. - Да я про то, что не мужчинское это дело. Мужик должен землю пахать иль у машины работать. А это что?

Леночка старательно разжевывала картошку, и на зубах у нее хрустела зола. Кутейкин привалился спиной к трубе.

- Еще в запасном полку был у нас один. Так он всем говорил: "Я игуанодон".

- Кто? - недоуменно переспросила Леночка.

- Игуанодон... Чего это, никому было не ведомо.

Попробуй угадай, а спросить никто не спросит, чтобы дурость свою не выказать. Игуанодон - может, ученый какой. Ротный его писарем определил. Мы на учении целый день, а он в кухне сидит... Потом уж вызнали, что так здоровый дурак назывался, который ходил на двух ногах и жрал много. Животное такое было.

- Ловкач. Ну и ловкач, - хохотал Щукин.

Рассмеялись и Марго с Леночкой. Короткая пулеметная очередь тут же ударила в трубу.

- Иван, нихт ха-ха! - крикнул немец.

- Ну, бродяга, дождешься! - заорал Щукин, хватая автомат.

- Да чего ты? - удержал его Кутейкин. - Ты высунешься, а он из пулемета. Куражится он...

На запад от села повисло и будто примерзло к лесу огромное темно-красное в дыму солнце. И вечернее стылое небо обливалось кровяными пятнами. Леночка беспокойно посмотрела назад, где остался Зуев.

- У вас трудно понять, - сказала Марго, - где шутка, где серьезно.

- Да-к оно и в жизни, - Кутейкин хитро прищурил один глаз, - не поймешь, когда плакать надо, а когда смеяться.

- Картошка очень вкусная, - проговорила Леночка, сворачивая цигарку. Щукин, ты под пули не лезь.

Не надо. Мне будет горько, если тебя убьют. Честное слово.

- Обойдется, - примирительно сказал Щукин. - Возьми кисет, у меня другой есть. В госпитале, когда был, одна черноглазая на память расшила.

Тем же путем, укрываясь за плетнем, где на кольях, точно отрубленные головы, висели горшки, а у основания намело снегу и копоти, они добежали к погребищу Зуев сидел на бревне, что-то писал. Около него топтался старшина Бурда и рядом, присев на корточки, ждал молоденький связной из штаба батальона. Артиллеристы еще возились у пушки.

- Отдашь комбату, - говорил Зуев. - Противника я сейчас выбью. Драпанут на пулеметы третьей роты.

Еще лучше минами накрыть. Там лощинка... А ты, Бурда, принимай взвод Ханбулатова. У тебя задача: двигаться с фланга.

- Коней-то куда? - спросил Бурда. - Имущество ведь ротное ..

- Мне думать о твоем имуществе? - резко сказал Зуев. - Бегом к взводу!

Глядя вслед старшине, который побежал мелкой, стариковской торопью, нагнувшись и смешно виляя широким, обтянутым ватными брюками задом, раскидывая ноги в негнущихся валенках, он протянул связному записку: