М. Новоселов - Николай Эрнестович Бауман

Бауман был очень доволен своей поездкой е Ромодан, длительными беседами с местными крестьянами (особенно подружился он с крестьянином Зотом Павловым, у которого прожил все святки) и неустанно повторял:

— Зарево революции расширяется!

В конце зимы 1891/92 года друзья зачитывались только что проникшей в казанские революционные круги работой Ф. Энгельса (с предисловием Плеханова) «Развитие социализма от утопии к науке». На летние каникулы Бауман и Сущинский опять отправились в Ромодан. Решили до пристани Спасский затон доехать пароходом, а оттуда пройти остальной путь (65 км) пешком.

Попутно студенты заходили в селения, где они останавливались зимой, и беседовали с крестьянами. Посетили Куралово, Пичкасы, Бураково, Гурьевну. Везде их встречали как уже знакомых, простых в обхождении людей, которые умеют глубоко вскрыть причины тяжелой жизни мужиков. Путешествие это заняло немало времени и опять дало большую пользу студентам, обогатив их знанием деревенской жизни.

Результат, однако, получился неожиданный: к матери Сущинского, вскоре после отъезда сына и его друга Баумана, явился местный исправник. Уже одно появление не станового пристава, а «самого» исправника указывало на серьезную причину визита уездной власти.

Исправник предъявил Сущинской требование, чтобы впредь ее сын со своим товарищем избирал себе иной маршрут и иное место отдыха, иначе он «прикажет немедленно доставить лошадей и отвезти их в Казань на казенный счет».

Беседы студентов по дороге в Ромодан дошли, оказывается, до слуха начальства. Друзьям грозил арест. Кроме того, директор института, напуганный запросом попечителя учебного округа, также мог предложить Бауману и Сущинскому подать прошение об увольнении из института по «собственному желанию». Между тем до выпуска из института оставалось около полугода. По совету друзей, Бауман усилил конспирацию, реже стал появляться в рабочих слободках и начал готовиться к приближающимся выпускным экзаменам. Обладая превосходной памятью и недюжинными способностями, он учился в институте хорошо. Весной 1895 года Бауман окончил его с отличием. Он думал о том широком поле деятельности, которое развернется перед ним, когда он станет сельским ветеринарным врачом. Избегая государственной службы, он подал просьбу о зачислении в Саратовское земство. Председатель земской управы согласился, впредь до утверждения Баумана, назначить молодого ветеринара в село одного из уездов Саратовской губернии.

Саратовский губернатор, получив просьбу председателя губернской земской управы об утверждении Баумана и Сущинского врачами в ветеринарных пунктах Саратовской губернии, запросил мнение казанского губернатора. Начальник Казанской губернии, в свою очередь, запросил казанское жандармское управление о политической благонадежности обоих ветеринарных врачей. Дело дошл© до департамента полиции: в Центральном историческом архиве (фонд департамента полиции, особый отдел, дело № 818, 1904 год — «О ветеринарном враче Николае Эрнестове Баумане») хранится ответ (21 августа (2 сентября) 1895 года) департамента полиции казанскому губернатору: «…к определению окончившего курс в Казанском ветеринарном институте Николая Эрнестовича Баумана на службу в Саратовское губернское земство препятствий со стороны 2-го департамента не встречается». Отношение это подписал вице-директор Зволянский, сделавший на копии отношения дополнительную резолюцию: «Завести дело».

Пока шла переписка земства с губернатором, а губернатора с департаментом полиции, Николай Эрнестович, пользуясь временным разрешением председателя губернской земской управы, весной 1895 года выехал в село Новые Бурасы, к месту своей службы на участковом ветеринарном пункте.

Перед отъездом в Саратовскую губернию Бауман простился с друзьями по кружкам, съездил на целых три дня с ними, пользуясь неприсутственными праздничными днями, на рыбалку вниз по Волге.

— Здесь ведь не так далеко. Я и из Саратова буду держать с вами связь, — говорил он при расставании молодым рабочим-кружковцам. Удачно избежав наблюдения сыщиков и полицейских, Бауман и Сущинский, вернувшись в Казань, собрали свои небогатые пожитки и быстро приготовились к отъезду на место службы.

Бауман зашел проститься к родным. Все годы ученья в институте он отказывался от помощи родителей, видя их затруднительное материальное положение. Но, несмотря на уход из дома и самостоятельное существование, Бауман был в курсе всех домашних дел, часто справлялся о здоровье Эрнеста Андреевича, уже тогда чувствовавшего первые признаки сердечной болезни, которая впоследствии свела его в могилу{Отец Н. Э. Баумана умер в 1908 году от сердечного припадка во время работы, за верстаком.}.

На следующий же день Бауман на пароходе, отправился в Саратов.

В Саратове молодому ветеринарному врачу пришлось пробыть более недели. У него уже были некоторые адреса, данные ему казанскими социал-демократами, и Бауман, прежде чем направиться в село, к месту службы, установил связь с саратовскими революционными кругами. Он, конечно, не думал сидеть безвыездно на своем ветеринарном участке и поэтому предварительно ознакомился с саратовскими революционерами, тяготевшими к марксизму. В Саратове в то время, так же как и в Казани, существовали подпольные социал-демократические кружки.

Саратовская губерния привлекала Баумана также и тем, что в половине девяностых годов здесь целый ряд уездов был охвачен революционными выступлениями крестьян. То в одном, то в другом, а иногда и в трех-четырех уездах сразу газеты Саратовской губернии отмечали пожары помещичьих усадеб, избиения управляющих, порубки помещичьих лесов.

При этих условиях вполне понятно, что в то же время в Саратове существовала и значительная организация народнического, а затем народовольческого направления, вскоре превратившаяся (в начале девятисотых годов) в организацию социалистов-революционеров. Между марксистами и между отжившими свой исторический век народовольцами происходили ожесточенные споры и дискуссии. Представители различных идейных направлений сходились на нелегальные вечеринки, яростно спорили при обсуждении рефератов на самые животрепещущие темы: о роли крестьянства и рабочих в грядущей революции, о наступлении Капитала, на город и деревню, о допустимости и целесообразности террористических методов в борьбе с царским правительством. Саратовские революционные кружки страстно обсуждали почти те же самые вопросы, которые так волновали казанских революционеров. Но в саратовских условиях жизнь ставила эти вопросы, пожалуй, острее и резче: тяжелее жилось крестьянину Саратовской губернии, сильнее обезземелила его реформа 1861 года. Яркие картины помещичьего гнета в восьмидесятых годах в центрально-черноземной полосе России находим в воспоминаниях современников: