Александр Майсурян - Другой Ленин

В качестве такого «затягивателя» в Брест-Литовск послали Льва Троцкого. Но в конце концов вопрос встал ребром: принимать или нет германские условия мира? Необходимость этого смущала многих большевиков. Подписывать мир с кайзером Вильгельмом!

— Как же мы будем заключать мир с правительством Гогенцоллернов? — недоуменно спрашивали «левые коммунисты».

Ленин на подобные сомнения отвечал жестко, даже злобно:

— Вы хуже курицы. Курица не решается перешагнуть через круг, начерченный вокруг нее мелом, но она хотя может для своего оправдания сказать, что этот круг начертала вокруг нее чужая рука. Но вы-то начертали вокруг себя собственной рукой формулу и теперь смотрите на нее, а не на действительность.

Мир надо подписывать немедленно, считал Ленин.

«Шутить с войной нельзя, — доказывал он. — Нельзя рисковать: сейчас нет на свете ничего важнее нашей революции… Прежде всего нужно спасти революцию, а спасти ее может только подписание мира».

«Лучше худой мир, чем хорошая война, а мир мы получим».

Карл Радек вспоминал такой эпизод: «Я не забуду никогда своего разговора с Ильичем перед заключением Брестского мира. Все аргументы, которые мы выдвигали против заключения Брестского мира, отскакивали от него, как горох от стены. Он выдвигал простейший аргумент: войну не в состоянии вести партия хороших революционеров… Войну должен вести мужик». «На революционную войну мужик не пойдет, — говорил Ленин, — и сбросит всякого, кто открыто это скажет… Потерпевшая поражение армия свергнет Советское правительство, и мир будет подписан не нами». «Кто идет сейчас на войну, идет против народа».

— Разве вы не видите, что мужик голосовал против войны? — спрашивал Ленин.

— Позвольте, как это голосовал? — возмущался Радек.

— Ногами голосовал, бежит с фронта.

«Надо было, — добавлял Радек, — чтобы мужик дотронулся руками до данной ему революцией земли, надо было, чтобы встала перед ним опасность потери этой земли, и тогда он будет ее защищать…» Большинство партии опять было не на стороне Ленина. «Около Ильича образовалась какая-то пустота, — вспоминала Крупская. — В чем-чем только его не обвиняли!» В конце концов большевики избрали соломоново решение — мира не подписывать, но и войны не вести, а армию распустить по домам.

«Все это очень заманчиво, — говорил Ленин Троцкому, — и было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы генерал Гофман оказался не в силах двинуть свои войска против нас. Но на это надежды мало. Он найдет для этого специально подобранные полки из баварских кулаков, да и много ли против нас надо? Ведь вы сами говорите, что окопы пусты… Сейчас нет ничего более важного на свете, чем наша революция; ее надо обезопасить во что бы то ни стало».

«Ленин со своей позицией оказался одиноким, — писал Троцкий. — Он недовольно поматывал головой и повторял:

— Ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись! Как бы эта ошибка не стоила революции головы…»

«Мне рассказывали… как Ленин, не добившись толку, явно рассвирепел, — писал большевик Н. Осинский. — Он не говорил ни слова, а только мерял комнату шагами. «Он ходил буквально, как тигр в клетке. Не хватало только хвоста, чтобы бить себя по бокам».

Ленин спрашивал у одной из своих сотрудниц, Марии Скрыпник:

— А вы за мир или за продолжение войны?

— Я за мир.

— Почему?

— Просто потому, что и при Керенском, и теперь я вижу, как солдаты держат винтовку; она прямо валится у них из рук.

— А вы это правильно подметили и верный вывод сделали.

«Я подметила, — писала позднее Скрыпник, — что он прислушивался, когда кто-либо из рядовых членов рассказывал ему о фактах или впечатлениях. Но там, где начинались пространные рассуждения, он со скучающим видом прекращал разговор, откровенно зевая и прикрывая рот широкой ладонью».

— Эх, вояки! — укорял Ленин «воинственно» настроенных товарищей. — Если можно было бы воевать при помощи красивых слов и резолюций, то давно весь мир был бы уже вами завоеван.

«Сей зверь прыгает быстро», — с тревогой повторял он о германской военной машине. Так оно и вышло: как только истек срок перемирия, Германия возобновила войну.

«До Камчатки дойдем, но будем держаться».«Левые коммунисты» страстно доказывали, что в Германии со дня на день разразится революция, которая спасет русскую революцию. Ленин возражал на это: «Только глупец может спрашивать, когда наступит революция на Западе. Революцию нельзя учесть, революцию нельзя предсказать, она является сама собой… Разве за неделю до февральской революции кто-либо знал, что она разразится? Разве в тот момент, когда сумасшедший поп вел народ ко дворцу, кто-либо думал, что разразится революция 1905-го года?»

Крупская рассказывала, как в эти тревожные февральские дни они с мужем гуляли по Петрограду. «Ходим мы по Неве. Сумерки. Над Невой запад залит малиновым цветом зимнего питерского заката… Возвращаемся домой, Ильич вдруг останавливается, и его усталое лицо неожиданно светлеет, он подымает голову и роняет: «А вдруг?», т. е. вдруг в Германии уже идет революция. Мы доходим до Смольного. Пришли телеграммы: немцы наступают. Вдвое темнеет Ильич…»

— Это пустяки, — пытались бодриться противники мира, — ведь кто идет против нас, кто? Ведь не настоящая немецкая армия, а ландштурмисты и ландвертисты. (Этими словами в германской армии обозначались солдаты ополчения, ратники.)

— Неужели же вы думаете, — отвечал на это Ленин, — что против нашей армии в том виде, как она есть сейчас, нужна прусская гвардия? Нашу армию сейчас и ландвертисты готовы до Москвы гнать.

Не встречая никаких препятствий, немцы развили быстрое наступление. Журнал «Новый Сатирикон» иронизировал:

«— Наша власть не железо, а кисель! — сказал Ленин.

То-то немцы и прут — за семь верст киселя хлебать».

— Кто правит Россией, Ульянов иль Ленин? — задавался вопросом один из читателей журнала.

— Ни тот, ни другой, — отвечала ему редакция. — А третий: Гогенцоллерн!

Газета «День» шутила, что большевики выражают волю «подавляющего большинства… прусского народа».

— Старая армия драться не станет, — рассуждал вслух Ленин в эти дни. — Новая пока больше на бумаге. Только что сдался Псков, не оказав никакого сопротивления… Нет другого выхода, как мир.

В разговоре с Троцким наедине Ленин говорил:

— Вчера еще прочно сидели в седле, а сегодня только лишь держимся за гриву. Зато и урок! Этот урок должен подействовать на нашу проклятую обломовщину. Наводи порядок, берись за дело, как следует быть, если не хочешь быть рабом! Большой будет урок, если… если только немцы с белыми не успеют нас скинуть.

Троцкий спрашивал: