Александр Майсурян - Другой Ленин

— А если немцы будут все же наступать? А если двинутся на Москву?

— Отступим дальше на восток, на Урал, — отвечал Ленин, — заявляя о готовности подписать мир. Кузнецкий бассейн богат углем. Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь… Будем держаться. В случае нужды, уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петербург. А если мы ввяжемся сейчас без смысла в революционную войну и дадим вырезать цвет рабочего класса и нашей партии, тогда уж, конечно, никуда не вернемся.

Сатирик Аркадий Аверченко в газете «Петроградское эхо» иронизировал над слухами о предстоящем отъезде большевиков на восток: «То-то там радость будет! Москва и Петроград оденутся в траур, а в Екатеринбурге — радостный перезвон колоколов… Недоумеваю, — продолжал он, — как может население Москвы и Петрограда отпустить от себя эту роскошную власть… Да я бы зубами в них вцепился».

На одной из карикатур тех дней Лев Троцкий, высоко держа в руке горящий факел, гордо провозглашал: «Этим факелом мы зажжем мировой пожар революции».

Но на следующей картинке Троцкий уже услужливо подносил этот факел германскому генералу, чтобы тот мог прикурить сигару… «Зажгли», — резюмировал художник Бант.

А сам Ленин на карикатуре Б. Антоновского в петроградской газете «Молва», запинаясь, объявлял: «Я должен заявить вам, что вследствие непризнания со стороны германского правительства красного флага Российской Социалистической Федеративной Республики, мы вынуждены будем… заменить… его… белым!!!!»

Несмотря на немецкое наступление, многие большевики по-прежнему были настроены воинственно. Они тяжело переживали необходимость заключить с кайзером «похабный мир». Вождь «левых коммунистов» Николай Бухарин даже разрыдался после одного из заседаний: «Что мы делаем? Мы превращаем партию в кучу навоза».

Выступая на съезде партии, Ленин язвительно отвечал на подобные сетования: «Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун, и не потому я предлагаю так идти, что это мне нравится, а потому, что другой дороги нет, потому что история сложилась не так приятно…»

Тем же товарищам, кто гордо уверял, что таким путем они не пойдут, Владимир Ильич спокойно и веско возражал: «Пойдете. Жизнь масс, история — сильнее, чем ваши уверения. Не пойдете, так вас история заставит». «Перехитрить историю нельзя». Он замечал о своих противниках: «Тупоглазие у них — им бы все по шоссейной дороге; а ведь идти-то приходится иной раз по болоту. А по болоту, если прямо, угодишь в трясину по самые уши. А то еще хуже. Надо по кочкам. А она иной раз вон где, в стороне. А им уж кажется, что с нее и дороги дальше не найти: придется назад идти. Вздор какой. Без компаса в себе, потому и кажется».

«Факты — упрямая вещь, — писал тогда же Ленин, — как говорит справедливая английская пословица». А придавать какое-то фатальное значение подписанным бумажкам смешно. Давали же большевики клятву верности царю, подписывали присягу, когда шли в депутаты Государственной думы — и это было правильно. «История сделала определенный зигзаг, завела в вонючий хлев. Пусть. Как тогда шли в вонючую Думу, так пройдем и теперь. Худа не будет». «Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя… Некоторые, определенно, как дети, думают: подписал договор, значит, продался сатане, пошел в ад. Это просто смешно, когда военная история говорит яснее ясного, что подписание договора при поражении есть средство собирания сил». «История… нас очень больно побила, а за битого двух небитых дают». «Разбитые армии хорошо учатся».

Владимиру Ильичу пришлось пригрозить своей отставкой со всех постов, чтобы добиться от товарищей поддержки в вопросе о мире. Он заявил: «Эти условия надо подписать. Если вы их не подпишете, то вы подпишете смертный приговор Советской власти… Я ставлю ультиматум не для того, чтобы его снимать».

«Больше я не буду терпеть ни единой секунды, — отчеканил он. — Довольно игры! Ни единой секунды!..»

В конце концов после отчаянной борьбы точка зрения Ленина одержала победу.

Но теперь мирные условия стали во сто крат тяжелее: в частности, немцы заняли всю Украину. «Из Киева сообщают, — острила газета «Чертова перечница», — что немцы почили на лаврах. В число лавр попала и Киево-Печерская». А в Одессе распевали шуточную песенку:

Однако красная Россия все-таки получила, по выражению Ленина, «передышку». Либеральный журналист Г. Курский острил над этим словечком: «Перед смертью не надышишься». А меньшевистская газета «Новый луч» печатала стихи Шамиля Злого «Передышка»:

Вождь меньшевиков Юлий Мартов на IV съезде Советов иронически назвал Брестский мир «первым разделом России». Но Ленин не унывал. «Мы выиграли темп, — говорил он позднее, — мы выиграли немножко времени и только отдали за это очень много пространства».

«Что вы мне даете резолюции? — ехидно спрашивал он у противников мира. — Лучше выставьте на Красной площади боеспособные полки, тогда я тоже скажу, что этого мира заключать не следовало».

А в том, чтобы выиграть от драки двух сильных врагов (Антанты и Германии), Ленин не видел ничего зазорного. «Когда два вора дерутся, честные люди выигрывают». «Если бы мы этого правила не держались, мы давно… висели бы все на разных осинах». «Наша революция боролась с патриотизмом. Нам пришлось в эпоху Брестского мира идти против патриотизма».

«Новый Сатирикон» был неистощим на шутки по поводу суровых условий Брестского мира:

«— Вы знаете, Россия сейчас самая еврейская страна в мире.

— Почему?

— Обрезана со всех сторон».

Или: «Карта России из географической сделалась обыкновенной игральной. И самой маленькой. Любой король ее бьет».

А правая газета «Вечерние ведомости» (бывшая «Биржевка») печатала даже еще более злые стихи Чичероне:

«Смольный — потому Смольный, что мы в Смольном».

Чтобы уменьшить угрозу для новой власти, Ленин предложил перевести правительство в Москву. Среди его соратников это вызвало серьезные сомнения и возражения. Многие (например, Зиновьев и Луначарский) спрашивали: как же можно покидать Петроград, колыбель революции? Смольный стал олицетворением новой власти, и вдруг правительство сбежит оттуда? Рабочие воспримут это как дезертирство, проявление слабости и трусости, не поймут.