Иван Миронов - Замурованные. Хроники Кремлёвского централа

— Есть градус! — Олег покаянно покачал головой. — Отхлебнул с утра сегодня. Градусов пять всяко набежало.

Словно в набат, Олег по нарастающей застучал кулаком по стальному корпусу двери.

— Чего надо? — неожиданно быстро отозвалось с продола.

— Я хочу сделать заявление! — уверенно и громко отчеканил Олигарх.

— Я тоже! — спохватился Жура. — Сколько можно ждать, старшой? Выведи на дальняк!

Снаружи неразборчиво буркнуло, и раздалась ленивая поступь удаляющихся шагов.

— Олег, никогда не надо спешить с чистосердечным! — укоризненно досадовал на Олигарха Сергеич.

— Интересно, почему так долго? — пожал плечами Жура.

— Протокол, наверное, составляют. — Олег вновь закурил. — Теперь точно разъедемся.

Минут через пять нас вывели. На столе в смотровой, куда примыкали боксы, мы ожидали увидеть конфискат. Но стол был пуст. Как ни в чем ни бывало, нас завели в камеру. Нетронутые бутылки лежали под матрасом, зато на стене под оргстеклом красовались новые «Правила содержания в следственном изоляторе обвиняемых, подозреваемых и осужденных». На полу белели свежие горки цементной пыли: чтобы закрепить оргстекло вертухаям пришлось сверлить в стене дырки.

Олег счастливо обнимал баклажки, крутил крышки, наслаждаясь шипящей музыкой брожения. Такая ерунда, как слить немедленно брагу в парашу, больше в голову никому не приходила.

— У нас в Ленинграде еще в восьмидесятых случилась история. Ночью ехали менты, увидели в канаве пьяного. «Ну, — говорят, — угрелся ты, мужик, на пятнашку». А он им в ответ: «Вряд ли, наверное, вышку дадут, я же двоих завалил». Пробили. Оказалось, за ним действительно два трупа. Поэтому никогда не надо спешить с чистосердечным, — назидательно подытожил Сергеич.

Вряд ли кто еще на тюрьме так радовался новым правилам содержания, как мы, словно новоселью в кругу своих.

На вечерней проверке отличился Серега.

— Добрый вечер! — как всегда в сурово-серьезном образе, майор давил бровями переносицу.

— Вы какой-то загадочный, товарищ майор. Будете чем-то удивлять? — полушепотом выдал Жура.

— Я? — замялся вертухай, не зная, как реагировать. — Нет!

— Завтра Кубок УЕФА. Зенита ждем! — Серега продолжал грузить майора. — Аж подколбашивает, словно после двух кубов.

В конец обалдевший вертухай пулей выскочил из хаты.

Брагу распечатали в субботу после отбоя. Даже процеженная через марлечку жидкость оставалась густой и мутной. Склизкая сладость выдавала незрелость браги, но выдерживать ее дальше слишком рискованно. Получилось по кружке на брата. Я отхлебнул. В растяжку пить было противно, пойло отличалось тошнотворной приторностью, по консистенции напоминало кисель. Опрокинул залпом. Жижа неспешно скользнула по пищеводу, заполнив желудок распирающей тяжестью, которая тут же тисками сдавила виски. То был хмель, сладко всколыхнувший ностальгию. В памяти забрезжила воля, какой я ее оставил полтора года назад. Многое, наверное, поменялось, но не для меня. Все представилось явственно, ярко и больно. А вокруг себя я видел только тюрьму. Стало невыносимо душно. Холодно и душно. Стена, решетка, стена, — как же здесь тесно! Я впервые взглянул на тюрьму свежим взглядом слабого градуса. Обстановка показалась непривычной, а от этого грустной и жутковатой. Захотелось нажраться до беспамятства, забыться, заснуть и назавтра проснуться дома…

В этот раз на прогулку нас вывели вдвоем с Сергеичем. Олег, облачившись в свежий трикотаж с миланских подиумов, остался ждать адвоката. А Жура, пробурчав что-то невнятное на Кумаринское «Сереня, пошли гулять!», сопровожденное молотообразным похлопыванием по не вмещающейся на шконке спине, посапывая перевернулся на другой бок.

— Сергеич, а давай сделаем с тобой интервью, — шепнул я Кумарину во дворике, опасаясь невидимых глазу микрофонов.

Сосед сбился с неспешной трусцы, перейдя на задумчивый шаг.

— Почему нет, — прищурился он. — Но ведь как только оно выйдет, нас тут же раскидают.

— Сделаем наоборот, — улыбнулся я. Сергеич молча кивнул ожидая продолжения.

— Как только разъедемся, а это рано или поздно случится, запустим уже готовое интервью.

— Давай, — в глазах Кумарина блеснул огонек азарта. — Только кто возьмется публиковать наши откровения?

— За такую сенсацию должны ухватиться, — с явным сомнением в голосе протянул я.

— На худой конец опубликует твой друг — Константинов, какой-никакой вариант.

— Да, — согласился Кумарин.

— Владимир Сергеич, тогда за сегодня попробуем все сделать, чтобы я завтра, пока опера не прочухали, передал текст адвокату.

И по возвращению в камеру я скоро накидал вопросы, давно засевшие в голове, на одном дыхании набросав следующее предисловие:

«Единственный раз в жизни я брал интервью у академика В. Л. Янина по дискуссионным вопросам истории Древней Руси. Для меня, студента-историка, это было не просто редакционное задание, а маленькое научное расследование и дань уважения мэтру отечественной археологии. Не думал, что придется вернуться к этому жанру при столь непростых обстоятельствах, диктующих повестку дня. Мой собеседник — сокамерник Владимир Сергеевич Барсуков.

ИЗ-99/1 — пристанище для немногих избранных. Зэков здесь не больше ста, все особо опасные, федерального значения. Нас держат по году — полтора — два в бетонном саркофаге, забирая здоровье, вытравливая жизнь. Нас, не осужденных, а значит, невиновных, сравняли в правах с кротами, отняв солнечный свет, отняв и воздух, заменив его вонью курева и параши.

Это интервью — часть нашей жизни, борьбы и победы над теми решившими, что заткнули нам рты, что обезличили до беззубых жалоб, что смогли привить одержимый восторг зачеркнутых на самодельном календаре пережитых суток.

Наша четырехместная хата на особом счету, обложенная со всех сторон тюремной пустотой: камеры справа — слева — снизу зачищены от пассажиров и опечатаны. Потолок упирается в прогулочный дворик, из которого когда-то сбежал Солонник. Личный обыск — в среднем четыре раза на дню. От шнифта [20] Глазок. — Примеч. авт. не отходят цирики, за решкой торчит черная пластмассовая коробочка — какое-то достижение радиоэлектроники. Сомнений нет, что хата пишется, но на расшифровку пленки операм потребуется пара дней, а значит, есть время скинуть интервью, пока о нем не стало известно ментам, которые не преминут изъять его при очередном шмоне».

— С чего начнем… — размышлял я, перебирая вопросы. — Давай с этого. «Вы ждали ареста?»

— Да, я знал, что будут арестовывать. — Сергеич отхлебнул кофе и продолжил. — Звонки раздавались со всех сторон. Компетентные органы рыли землю в поисках компромата, особо не выбирая ни методов, ни средств. Всех подозреваемых в рейдерстве по Питеру ломали на показания против меня. Однако единственный, кто пошел на так называемое «сотрудничество» за инсулин, пайку и «смягчение наказания» — Бадри Шенгелия, известный, как главный рейдер в Санкт-Петербурге и лидер грузинской ОПГ, на основании оговора которого я был арестован. Параллельно в СМИ была развязана планомерная кампания по дискредитации моего имени. Я то и дело склонялся в статьях типа «Задержан предпоследний рейдер» и т. п. Порой доходило до абсурда. Так, в июле 2007 года в «Тайном советнике» вышел материал о том, что я подарил Новодевичьему монастырю картину «Тайная вечеря», приобретенную мною на «Сотбис». На следующий день к настоятельнице пришел полковник милиции Г. Н. Закаров, потребовав выдать ему «ворованную» картину, которую Кумарин якобы спрятал в монастыре. Матушка София внимательно его выслушала и послала с миром, проводив словами: «Вы же больной, я за вас молиться буду». Так и ушел полковник не солоно хлебавши.