Микола Садкович - Человек в тумане

Борис Аркадьевич прекратил пожертвования "во славу русского оружия" и поспешил разместить остаток капитала по надежным английским компаниям. Жил на доходы от акций. Жил скучно, без каких-либо надежд. Своих родных и друзей растерял, к большому английскому обществу не пристал. Уже никто не слушал его хвастливых рассказов о прошлом и слезливых жалоб о настоящем. Стало вдруг безразлично, действительно ли был он прямым потомком Барклая де Толли или это обычная эмигрантская выдумка... Скучно.

Тогда-то и завел Борис Аркадьевич птиц. Вернее, настояла на этом его тронутая разумом супруга, считавшая себя великой трагедийной актрисой.

- Все гибнет! Все умирает в жалком мире заблудившегося человечества. И нет большего наслаждения, чем наслаждение видеть в темнице того, кто еще хочет свободы!

Клетки с птицами расставили, как тюремные камеры. По свистку кормили, по свистку закрывали на ночь темным холстом. Наказывали взбунтовавшихся, через решетку секли розгами, переводили в карцер на голодный паек, а то и казнили. За свои и чужие грехи.

Поначалу Барклаев терпел жестокую выдумку сумасшедшей актрисы, потом свыкся и сам находил в этой игре тайную усладу, иллюзию неограниченной власти. Во время войны словно бы омолодился мистер Барклаев. Вытащил полуистлевший, будто бы подлинный мундир с эполетами, будто бы своего знаменитого предка, хотя и нерусского рода. Показывал его эмигрантскому обществу, произносил речи о непобедимости России и втерся в один из отделов "Русского комитета" при английском министерстве иностранных дел. Работал на пользу союзников. Не потому, что верил в победу или очень хотел ее, а потому, что так поступили многие русские. Это разнообразило жизнь и, как знать, могло пригодиться. Стал наведываться в советское представительство. Попросит свежую газету "из дому", посидит немного: будет возможность, какой-нибудь чистый бланк прихватит, и - пойдет старичок-патриот домой, никому зла не желая. Газетки, однако, копил. И русские, и английские, и немецкие. Целый архив составил.

Окончилась война. Комитет ликвидировали, многие старики эмигранты не захотели оставаться на чужбине - уехали в Советский Союз. В побежденной Германии появились на свет мелкие и крупные организации послевоенных эмигрантов. Крикливые и шумные "объединения", "национально-трудовые союзы". Шефы у них были старые, хорошо знакомые Борису Аркадьевичу, и деятельность "Национально-трудового союза" докатилась до Лондона, но Борис Аркадьевич не стремился занять видный пост в этих новых организациях. По-прежнему он заходил с сумочкой в руках в советскую торговую миссию. Просил газетку, надоедал пустыми проектами расширения торговли с Англией, принюхивался. Дома развлекался заключенными птицами и пополнял архив "историческими фактами".

Вроде ничем другим не занимался, ни с кем не знался. Сам об этом говорил всем и каждому... "Исторические факты", накапливаемые Борисом Аркадьевичем, носили не совсем обычный характер. Чаще всего это были сообщения иностранных корреспондентов о России или клеветнические статейки о жизни советских людей. Вот и сейчас Борис Аркадьевич задумался над неожиданным сообщением:

"Это уезжают с Лейстер-сквера русские, пытавшиеся схватить поляка, чтобы доставить его на советский пароход".

- Вэл, вэл, вэл*, - пробормотал Борис Аркадьевич. - Уж не тот ли это полячишко, что сбежал года два назад?.. Конечно, так оно и есть! Пригодится!

______________

* - Так, так, так (англ.).

Борис Аркадьевич достал папку с пометкой: "Ян Валькович - кличка "поляк", на левой руке меченый", и вложил туда газету.

В доме, обставленном на старый русский манер, с тяжелой мягкой мебелью, плотными шторами и давно незажигавшимися канделябрами, было тихо. Привычно попискивали заключенные птицы в клетках, занявших длинный соседний с кабинетом коридор, глухо завывала в верхней спальне жена, произнося очередной трагический монолог. Борис Аркадьевич присел у зеркала возле окна и специальной машинкой начал выстригать волосы в ноздрях и ушах. Краем глаза он увидел, что на противоположной стороне улицы остановился автомобиль. Из него вышел полный мужчина и, перейдя улицу, быстро прошел в калитку "Моего дома".

Борис Аркадьевич спрятал машинку, вернулся к столу и, раскрыв лежащую на виду библию, стал читать громко первое, что открылось, в то же время видя, как гость входит в комнату.

- Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня!

- Не отступлю и буду рядом с тобой ныне и присно! - весело сказал гость, протягивая большую сильную руку.

- Сердечно! Какими судьбами? Рад очень, с приездом, - вскочил Борис Аркадьевич, - поздравляю, Данила Матвеевич! Семь бед - один ответ!

Данила Матвеевич, грузный мужчина с круглым, жирным лицом, на котором сияли открытые, казалось, доверчивые глаза, расхохотался. Он знал манеру старика, не то по причине склероза, не то из-за хитрости произносить фразы, начиная с середины, путать слова и не к месту употреблять поговорки.

- Кап оф тий*, как говорится, много не выпьешь... Стул вот, давно не виделись... Плииз...

______________

* - Чашку чая (англ.).

Борис Аркадьевич засуетился, оглядывая гостя маленькими слезящимися глазками. Данила Матвеевич сел, но тут же вскочил и, по-военному щелкнув каблуками, рявкнул:

- Здравия желаю, ваше с-тво!

В двери, ведущей во внутренние комнаты, откинув театральным жестом портьеру, стояла высокая седая женщина в цветном японском кимоно. В ее тусклых глазах уже отражались признаки небытия.

- Все еще на свободе? - спросила женщина голосом, утомленным рыданиями.

- Так точно!

Женщина величественно кивнула.

- Я подумаю о вас, - и, опустив портьеру, скрылась, как за занавесом.

- Слушаюсь, почту за честь! - сдерживая смех, крикнул ей вслед Данила Матвеевич.

- Обещали, пока платил, - болезненно улыбнулся Борис Аркадьевич. Имение можно было бы купить, что докторам передал денег, английским, французским... а вы не забыли ее манеру?..

- Я друзей не забываю, - многозначительно сказал Данила Матвеевич, подсаживаясь поближе к Барклаеву, - а вот вы, дорогой Борис Аркадьевич, в прятки начали играть.

Барклаев не успел ответить. Из коридора донесся резкий полицейский свисток, и через несколько секунд умолкли птичьи голоса. Видно, сумасшедшая актриса задернула темный холст, погрузив певцов в темноту.

Данила Матвеевич, улыбаясь, кивнул в сторону коридора.

- Все птичками, божьими мученицами, увлекаетесь?

Борис Аркадьевич метнул злыми глазами. Он не любил, когда кто-либо проникал в его тайну, и отомстил гостю.

- Без греха кто? У одного птичечки, у другого мальчишечки...

Теперь похолодели глаза Данилы Матвеевича. Намек старика на его темную страсть испортил веселое настроение.