Микола Садкович - Человек в тумане

______________

* Конец недели (англ.).

Глава пятнадцатая

Короткий митинг закончился к двум часам дня. Толпа, наполнившая широкую бетонную чашу возле колонны адмирала Нельсона, качнулась и выплеснулась через край, растекаясь по низким ступеням.

На площади выстраивались участники похода - по шести в ряд. Сначала Геннадию показалось, что людей под плакатами слишком мало - человек триста четыреста, не больше. Но когда вслед за конным полицейским, направившимся в сторону Стрэнда, потянулись новые и новые шестерки, площадь быстро опустела. На место, где только что произносились слова о мире, к двум молчавшим фонтанам, будто запоздалое эхо аплодисментов, отраженных далеким небом, спустились голуби. Явственней доносился перезвон колоколов церкви св. Мартина, рокот автомобилей и ленивые замечания праздных зрителей, оставшихся на тротуарах.

Еще никто не знал, во что выльется это событие.

- К обеду большинство будет дома. Наши митинги всегда так кончаются.

- Вряд ли, я видел, как они закупали сандвичи в дорогу.

- Неужели дойдут до самой ядерной станции? Это же где-то возле Олдермастона, миль шестьдесят или больше...

- Пустяки, прогулка в субботний день. Какого черта топать в такую даль, шли бы к парламенту и покричали немного, результат одинаковый.

- Им важно, чтобы написали в газетах о трудностях и упорстве.

- Напишут... три строчки в самом низу. Разве что "Дейли уоркер".

- О, эта газета поместит большую статью с картинками, такой поход прямо-таки подарок для коммунистов.

Джентльмены заключали пари:

- Начнем с одного шиллинга, а затем - следить по карте. От Слау или Мейденхеда ставки удваиваются. Каждые десять вернувшихся - очко.

- Трудно сказать, коммунисты, наверно, пойдут до конца.

- Хорошо, мы уравняем шансы, все, кроме коммунистов.

- Это нельзя уточнить, не лучше ли считать примыкающих?

- Одиночки не в счет, считается то, что заметно, - официальные представители. Мы будем ехать сзади колонны в моем автомобиле и считать...

- Ол райт, я должен предупредить семью, что задержусь ненадолго.

...Они шли по улицам города, начавшего отдыхать. Мимо закрытых магазинов, мимо церквей, окончивших дневную службу, мимо только что открывшихся баров, из дверей которых выглядывали любопытные с кружками пива в руках.

Шли молча, неся над собой небольшие плакаты: "Мы не хотим войны!", "Мир, только мир!", "Нет! ядерной бомбе!", "Лучше говорить с Россией о мире, чем с Америкой о войне!", "Помните, что мы живем на острове!", "Помните о детях!"

Сергей вслух переводил Геннадию надписи на плакатах, думая о том, что надо где-либо присесть на скамейку и успеть сделать несколько зарисовок для альбома. Но Геннадий продолжал идти по тротуару, невольно подлаживаясь к ритму колонны. Он вглядывался в лица идущих, на них лежал, казалось ему, объединяющий отпечаток особого английского выражения. Спокойно-строгие, с оттенком чуть задетой гордости, они словно бы говорили тем, кто не шел с ними:

- Вам еще придется оценить нашу решимость и твердость. Не каждый может понять, как важно, что мы идем!

Это отделяло их от остальных жителей города, как отделяла и одежда. Изменив общему правилу надевать в субботу и воскресенье более светлое и пестрое, они оделись так, как одеваются в будни или в дорогу. Шли с зонтиками, рюкзаками и корзинками. Длинная молчаливая вереница людей текла серой рекой среди солнечно-пестрых тротуаров и парков. Демонстрация сама по себе, а жизнь города - сама по себе. Вот что удивило Геннадия. Нет общего. Ни оркестров, ни песен, наполняющих улицы, ни дружеских перекличек между идущими и любующимися демонстрацией.

Это шла Англия. Спокойная и благоустроенная, привычно тихая Англия, в которой живет человек без шумных радостей и умирает без жалоб. Идущие в поход против угрозы войны заняты своим, ими решенным делом, которое, однако, не должно нарушать покой тех, кто занят делом другим или не верит в силу таких протестов, как этот поход.

Старший полисмен верхом на рослом коне как бы вел за собой всю колонну. По бокам пешие полисмены "оберегали" колонну от возможных случайностей.

Так было весь путь через город, до далеких окраин. Словно полиция опасалась, что идущий впереди седовласый каноник собора, которого в кругах консерваторов прозвали "красный поп", или бледнолицый, худой и сутулый член парламента - лейборист, или прославленный своей деятельностью в комитете защиты мира известный юрист, два старых писателя, популярный актер или пожилые рабочие начнут где-либо в непредусмотренном месте свою агитацию, и тогда полетит к чертям налаженная система управления многомиллионным городом.

Колонна повернула на улицу, ведущую к бристольской дороге. Сергей остановил Геннадия. Пора было возвращаться. Геннадий долго смотрел вслед уходящей колонне, вначале показавшейся ему небольшой, а сейчас такой медленно-бесконечной продолжающей обрастать новыми добровольцами. Торопливо выходя из переулков или вдруг покидая тротуар, новые участники молча занимали место в ряду, выстраивали еще одну шестерку. Шли никого ни о чем не спрашивая, подняв свои плакаты: "Гринвич говорит - нет!" или "Оксфорд говорит - нет!"

День был солнечный, ясный. Четкие тени высоких домов и короткие тоннели виадуков на минуту поглощали идущих, затем они снова выбирались на блестевший, согретый за день асфальт и, ритмично покачиваясь, плыли в легком мареве солнечной пыли. Несмотря на усталость, Геннадий готов был идти дальше. Он чувствовал почти непреодолимое влечение к этим людям, вдруг переставшими быть для него иностранцами. Они отделились от города, и Геннадий был на их стороне. Казалось, оглянись кто-нибудь, крикни: "Не отставай, парень!", и, ни минуты не раздумывая, Геннадий войдет в любую шестерку... Входят же в колонну новые люди, решившие прибавить свой голос к общему хору протеста против войны, и уж кому, как не Геннадию, советскому человеку... Потому и нельзя.

Вероятно, в посольстве или тот же Сергей объяснит все очень просто:

- Это внутреннее дело англичан, мы не можем вмешиваться или выражать свое отношение...

Да почему же это только внутреннее дело? Это - дело мира! И все же они будут правы. Разве не схватили его полицейские, когда он бросился к случайно найденному другу? Разве не пытались газеты расписать их встречу, как "тайные действия советских агентов"?

Колонна уходила все дальше и дальше.

Пока шли по улицам под взглядами любопытных горожан, никто не заговаривал друг с другом. Даже дети молчали. Это молчание отрывало от их остающихся в городе и объединяло между собой. Каждый чувствовал себя участником большого движения, начатого ради высокой цели, и молчание только подчеркивало его гордость. Шли час, другой, третий...