Микола Садкович - Мадам Любовь

Я пыталась остановить их, объяснить, что никто ни разу не выстрелил, даже кулаком не замахнулся, что все было просто... Куда там, они уже не верили. Чувствовали: я что-то скрываю. Васькович так и сказал:

- Тут темнить нечего, тут все свои... Знаем мы, как оно просто - рацию добыть, да еще фронтовую...

- Вон у соседей, - перебил его Клим, - в отряде Буденного, чуть всех своих не положили, когда рацию брали... И сейчас в бинтах ходят, двое ноги поотморозили...

- Не двое, а только Сазон застудился, - поправил Васькович, - он и раньше хрипел, оттого, что валенок не признает.

- Ясно, не признает, - подхватил бас, - он в бутсах ходит, в валенках ему никак невозможно...

- Отчего невозможно?

- Футболист! - с мальчишеской радостью выкрикнул Клим. - Центрфорвард!

Васькович строго взглянул на него:

- Тебе все игрушки. - И почему-то понизив голос, разъяснил: - Он, если, скажем, тихо надо, к часовому подползет и вскочит вдруг. Немец с испугу на момент обалдеет, а Сазон ногой со всего маху...

- Пенальти! В самую точку! - захохотал Клим.

- Фрица в три погибели скрутит, - продолжил Васькович, - тут уж Сазон сверху на нем...

- А от валенка не согнется, - весело подсказали ребята, - валенок мягок... Не тот удар...

Васькович неожиданно ткнул рукой в мои ноги, даже чуть присел при этом.

- И вы, - тихо сказал он, - вроде бы в бутсах... При таком морозе...

Все замолчали, глядя на мои чеботы. Невольно и я посмотрела.

На мне были старые солдатские ботинки, оставленные кем-то в нашей больнице. Мне приходилось наворачивать по две портянки, чтобы они не падали с ног. Но что ж из этого?

- Может, и вы, - с какой-то скрытой надеждой, что ли, спросил Васькович, - может, и вы "футболист"?

Клим хихикнул. Васькович погрозил ему пальцем. Я не поняла, готовилась парнем шутка или в самом деле он думает... Мне сделалось как-то неловко и обидно... Знали бы молодые партизаны, как я радовалась, найдя эти чеботы, как была "холодна роса, а я боса". До слез пятки мерзли, а все стеснялась попросить в отряде сапоги или валенки. Видела: ни у кого лишнего не было... Но Васьковича не интересовало, мерзну я или нет. Он о другом спрашивал.

- Довольно! - приказала я, прекращая ставший неприятным для меня разговор. - Садитесь!

Васькович, все еще улыбаясь, поджал тонкие губы и отвернулся. Хлопцы не торопясь, как бы нехотя, разошлись по партам, давно уже тесным для них. Усаживались с трудом, гремя крышками и оружием.

- Сегодня мы будем говорить о великом русском поэте Александре Сергеевиче Пушкине.

Надо было видеть, какие у ребят стали постные лица. Сразу заскучали... Ну да, они ждали беседу с разведчицей, рассказы о романтических похождениях, а тут вот тебе на... Обыкновенный урок, "повторение пройденного". Я чуть не рассмеялась, видя, как они приняли позы внимательных учеников, на минутку почувствовав себя школьниками. Некоторые перемигнулись, даже попытались, как когда-то в классе, незаметно ущипнуть сидящих впереди...

Я поняла их игру и приняла вызов.

С чего начать? Что сказать этим парням?

- Кто помнит стихотворение Лермонтова "Смерть поэта"?

Поднялось несколько рук. А ушастый хлопец в папахе с красной ленточкой, не ожидая разрешения, вскочил, голосом затвердившего урок школьника выпалил:

- Погибпоэтневольникчестипалоклеветанный...

Я остановила его:

- Сними автомат и выйди к столу, как положено.

Он запнулся, затем тут же переключившись на другой лад, чеканя шаг, вышел на середину хаты. Щелкнув каблуками, застыл передо мной в позе "смирно".

- Приказано выйти, как положено!

Я молча смотрела на его лицо, чуть опаленное студеными ветрами, но еще не потерявшее юношеской, мягкой округлости. Смотрела в его лукавые глаза, пока они, дрогнув, не спрятались, под детски нахмуренными бровями.

- Сто пять лет назад, - тихо сказала я, все еще держа парня в плену, в этот день убили Пушкина... Пожалуйста, прочитай нам стихотворение.

И... парень прочитал. Прочитал так, как никогда не читали на школьных уроках... Сколько раз я слыхала это стихотворение, и, честное слово, впервые оно открылось мне в такой прямой связи с судьбами моего поколения...

Сверкая глазами, взмахивая сжатым кулаком, молодой партизан проклинал Дантеса, проклинал всех, кто "...дерзко презирал земли чужой язык и нравы...".

Кто презирал нас, меня, этих вот мальчиков, ушедших в лес со своим учителем. Я смотрела на ребят и видела, как шевелились их обветренные губы, беззвучно повторяя за парнем слова:

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!

Потом мы читали стихи о любви, о бессмертии. Ребята окружили меня и не хотели отпускать. За окном светило яркое солнце. Искрился взлохмаченный ветром снег на сугробах у тына. Вдали за деревней прозрачно чернел лес и... И мне делалось так хорошо, так спокойно среди этих добрых, чистых парней, что казалось, я снова в школе, что нет и не было моей несчастной судьбы, а были лишь:

...Мороз и солнце; день чудесный...

Я выиграла эту игру.

А над нами уже проносились невидимые волны приказа, и Степа, сын командира, ловил их привезенным мною аппаратом.

В хате командира Степа поднялся от аппарата, доложил:

- Движение санной колонны опережает намеченные сроки. Приказано уточнить данные участка "Теплых криниц" и на гребле.

- Слыхал? - весело спросил Михаил Васильевич.

Давно уже Игнат не видел командира в таком настроении.

- О-пере-жают сро-ки! - повторил учитель, как диктант. - Значит, наши вот-вот здесь будут... Ты, разведка, их первый встретишь и проведешь по дорожке... Это, брат, главное дело...

Привычка командира всякое дело называть главным была хорошо известна партизанам. Однако сейчас Игнат не сомневался, что дело действительно не пустяковое. Немцы еще осенью возвели на гребле "замок", закрыв единственный путь через непроходимые "криницы". Правда, зима внесла свои поправки: партизанские разведчики обходили коварное болото по тонкому льду, но то пешеходы-лыжники, а тут кони с санями.

И на гребле дот, с немалой огневой силой.

- Один не справлюсь, - задумчиво ответил Игнат, имея в виду не себя одного, а всю его молодую команду. - Дот надо блокировать.

- Ну что там за дот для таких орлов? Два наката для Игната да три жерди и на них черти... - подражая обычному тону легкого на поговорки разведчика, пошутил Михаил Васильевич. - Вам же это как семечки.

Игнат покрутил головой.

- Дот, да не тот. Всем отрядом дай бог одолеть.

- Точно знаешь? - теряя веселость, спросил командир.

- По всему видать, не на сквозняке гады сидят. Да ты не печалься, Михаил Васильевич, дай нам с хлопцами по чарке первача, в порядке толкача, и...

- Это еще к чему?

- Так праздник же, - улыбнулся Игнат, - сам говорил...