Владимир Лапин - Цицианов

Будь под командой Аббас-Мирзы более боеспособные войска, он вполне мог бы вписать свое имя в военную историю. Но в его распоряжении имелись только недисциплинированные, плохо обученные и нестойкие в случае неудач отряды. Он решил отрезать русских от ручья — единственного в том месте источника воды, и для этого на ближайших высотах приказал устроить фальконетные батареи. Если бы их заняли солдаты, имевшие хоть какое-то понятие о порядке караульной службы, положение Карягина могло стать безнадежным: в знойные дни без воды самый храбрый солдат терял способность не то что сражаться, но даже двигаться. Однако с наступлением темноты персы не удосужились выставить пикеты. Отряд под командованием поручика Клюкина и подпоручика князя Туманова сделал смелую вылазку, в ходе которой сумел не только набрать воды во все имевшиеся фляги, бочки и бурдюки, но также разогнать гарнизон укреплений и утопить в болоте фальконеты из-за невозможности взять их с собой. Но повторить такой рейд уже не представлялось возможным — персы вновь устроили батареи и усилили их охрану.

Покинуть вагенбург Карягин также не решался, опасаясь неприятельской кавалерии. Главная же проблема состояла в большом количестве раненых, для перевозки которых не хватало лошадей. Почти все они были перебиты ядрами, градом сыпавшимися на русские позиции. 27 июня персы применили нехитрый, но действенный прием: сменяя одну часть другой, они атаковали непрерывно в течение всего светового дня, рассчитывая на то, что егеря упадут от изнеможения. Физические силы защитников лагеря не иссякли, но 16-часовой штурм надломил волю поручика Лисенко, и он сдался с 36 нижними чинами. Еще 20 человек, не надеясь устоять при следующем приступе, перебежали к противнику после боя. Это было настолько позорное событие в истории русской армии, что отечественные военные историки впоследствии отказывали поручику Лисенко в русском происхождении и считали его «французским шпионом» [768]. Но этот «шпион» с молодых лет служил в армейской пехоте и отличился при штурме Гянджи. В представлении Лисенко к ордену Святой Анны 3-й степени говорилось: «Находясь при колонне, генералу Портнягину вверенной, и, найдя удобный проход, препровождая оную, и при сем случае при штурме Ганжинской крепости кидался во все опасности и повергал сопротивляющихся неприятелей, чему был означенный генерал-майор свидетель». Дальнейшая судьба Лисенко неизвестна, но можно предполагать, что он оказался в составе особого батальона персидской армии, состоявшего из дезертиров и пленных. Около половины этой части (около тысячи штыков к 1828 году) состояло из поляков, а вторая половина — из этнических русских, принявших ислам [769]. Батальон сформировал беглый вахмистр Нижегородского драгунского полка Семен Яковлевич Маклинцев, дослужившийся у шаха до чина генерал-лейтенанта и известный как Самсон-хан. Дезертиры, принявшие ислам, безжалостно подавляли мятежи, «составляли надежду военачальников на штурмах и делах решительных». В декабре 1838 года по настоянию Николая I большая часть их получила прощение и вернулась на родину. Наибы Наумов, Лютенко, Матвеев и Монгольский, султан Степанов, бек-заде Лисецкий, Кондратьев и Сурменко, векиль-баши Иконников привели в Россию 597 бывших российских солдат вместе с их 206 женами и 281 ребенком. Около ста человек отказались идти в Россию [770]. Одного кавказского беглого фейерверкера судьба занесла в Среднюю Азию. Не рассчитывая на помилование за убийство офицера, он перебрался в Персию, а затем в Хиву. Там он нашел пушки отряда князя Бековича-Черкасского, уничтоженного хивинцами в 1717 году. Артиллерия позволила хану Алла-Кулу взять верх в войне с Бухарой, вследствие чего Сергей-Ага стал одним из самых влиятельных людей в этом среднеазиатском государстве [771]. Есть все основания предполагать, что именно русские дезертиры, воевавшие в рядах персидской армии, сумели убедить ослабевших духом солдат изменить присяге. По другим данным, Лисенко служил инструктором персидских войск в Нахичевани.

О сложности ситуации свидетельствует рапорт Карягина Цицианову от 27 июня 1805 года. «Дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки», полковник «предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля, окружавшего со всех сторон; исполняю сие, — доносил Карягин, — в намерении занять на Шах-Булаке крепость, и как в отряде остается весьма мало патронов и артиллерийских зарядов, а также невозможно взять более трехдневного провианта, потому что все оставшиеся неубитыми казенные артельные и офицерские лошади употреблены под своз артиллерии и раненых людей, то смею убедительнейше просить о скорой присылке всего, а особенно провианта, а также и лекаря с медикаментами, в коем я и все раненые имеют великую нужду Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булакской крепости, донести не замедлю вместе с подробным рапортом о сражении с Аббас-Мирзою» [772]. Цицианов писал своему подчиненному 1 июля 1805 года: «…Сколь ни тревожно и ужасно мне известие, от вас в рапортах ваших 26-го и 27-го июня и письме сегодня только полученное, но в отчаянии неслыханном прошу вас подкрепить солдат уговорами. Я бы, конечно, по первым известиям о вашей опасности полетел бы на выручку вас, но не дождавшись из Тифлиса, с кем выйти — вы знаете, а потому подвергнусь тому же жребию, как ваш отряд, как и вы подвержены от торопливого майора Лисаневича, который в угодность Ибрагим-хану требовал помощи. Ожидаемые же войска из Тифлиса опять бы подверглись равной участи и так раздельно бы все пострадали. Лекарство посылаю; провианту без войска могу ли послать — сами знаете. И так остается вам терпеть и послать к мерзкому Ибрагим-хану, чтоб выслал провианту, а в крепости Аскаранской стоять можете и дожидаться меня. Прошу Бога подкрепить вас и от ран послать излечение. Присланный сказывал, что всех пленных отдают за мертвые тела; неужто вы того не сделаете? Если чудесами Божьими как-нибудь вы получите облегчение от участи вашей, для меня страшной, постарайтесь меня успокоить, для того, что мое прискорбие превышает всякое воображение. Жаль, что вы с собой не могли взять от прежнего вашего вагенбурга больше хлеба; он-то меня страшит, а с ним теперь по местоположению вашему 100 Баба-ханов ничего бы не сделали. Видно, моя судьба такая, чтоб от своих страдать, т. е. что ваш поход точно по тревожным Лисаневича и торопливым донесениям» [773]. Пока Карягин пробивался из окружения, Цицианов пытался двинуть к нему на помощь подкрепления из ближайших крепостей. Он писал Лисаневичу: «Доколе ваше высокоблагородие будете сидеть там, ничего не делая и не помышляя о выполнении повелений. Не в угодность ли Ибрагим-хану вы не доносите о его вероломстве и сношениях с Абу-Фетхом (мятежным сыном карабахского хана. — В.Л.). Хотите, чтобы и будущим летом они наделали мерзостей, половина ханства отложилась бы, я жертвовал бы людьми, а вы писали реляции, что Абу-Фетх ушел. Объявите хану, чтобы он перестал покровительствовать, хотя бы то были и его родные братья Ваше высокоблагородие упущаете свою должность и не знаете, в чем она состоит, вовсе не следите за партией, враждебной России, не доставляете полных сведений о событиях в Карабаге. Что Ибрагим трус и слаб, я то знаю, то, что ваше высокоблагородие не ведаете своей должности, то и я знаю, вы сидите там и политикуете…» [774]