Николай Любимов - Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Пестрое зрелище являла тогда собою Москва. На ее кривоколенных улицах еще кое-где доживали НЭП, военный коммунизм, Россия дореволюционная. Было что-то патриархально-провинциальное в толстозадых кутафьях-стрелочницах, при приближении трамвая переводивших стрелку и вновь усаживавшихся около рельсов на складные стулья. Еще существовали китайские прачечные. Китайцы торговали на Сухаревском толкучем рынке чаем, который в магазинах «выдавали» теперь гомеопатическими дозами по карточкам. А на бульварах «ходи» торговали чертиками «уйди-уйди». На углу Кузнецкого и Петровки играл слепой скрипач, в холода повязывавший голову платком. Его картуз лежал на тротуаре, и туда сердобольные прохожие бросали мелочь. В крытом проходе между Театральным проездом и Никольской, близ памятника Первопечатнику просил милостыню бронзоволикий старик с седыми космами по плечам. На груди у него висела дощечка с надписью: «Герой Севастополя». По Кузнецкому мосту, по правой стороне, если идти от Тверской, важно шагал от Рождественки до Неглинки величественный еврей и убежденно картавил:

– Гарантиро́ванное срэдство от мозолей, бородавок и пота ног! Гарантиро́ванное срэдство от мозолей, бородавок и пота ног!

Его перекрикивала разбитная бабенка – как видно, гроза своих соседей по квартире:

– Капсюли, капсюли для примусей! Капсюли, капсюли для примусей!

Беспризорники все еще разъезжали на трамвайных буферах, зимой грелись у асфальтовых котлов, пели в трамваях – чаще всего дуэтом, он и она, – мещанские романсы вчерашней и позавчерашней выпечки:

Или – особенно серьезно и уныло:

Вечером отворишь дверь с улицы – из подъезда так и шибанет в нос табачным дымом, запахом грязного белья, давно не мытого тела.

Значит, здесь, у батареи парового отопления, расположились на ночь беспризорники.

Как-то я, скользнув взглядом по ночлежникам и в полутьме не рассмотрев их, неплотно притворил за собой дверь. Меня окликнул хрипловатый женский голос:

– Гражданин! А дверь за вами Пушкин закрывать будет?

Я оглянулся и только тут увидел в компании двух приятелей тоненькую девушку, почти девочку, с измятым уже лицом и наглым взглядом больших печальных глаз. Правую руку она поставила на колено, с привычным, как видно, ухарством зажав между пальцами папиросу.

Советскую действительность уже тогда в нескольких словах охарактеризовал драматург Николай Эрдман, автор басни «Златые дни», за каковую, купно с другими баснями, его сослали в Сибирь:

С конца 29-го года учреждения и предприятия перешли на «пятидневку-непрерывку»: учреждения и предприятия работали непрерывно, но у каждого рабочего и служащего был через каждые четыре дня свой «выходной день». В учебных заведениях были свои «выходные дни» у классов, «семестров», курсов.

Переход с семидневки на пятидневку влетел государству в копеечку с коньком и всюду вызвал отчаянную неразбериху. Однажды в Художественном театре после первого действия не задернулась одна половина занавеса. Тот, кто ведал «выходными днями», напутал: дал «выходной день» машинисту сцены и никем его не заменил. Кутерьма пошла и в домашних очагах: родители свободны, дети в школе; муж на службе, жена свободна.

В магазинах все по карточкам. Впрочем, «все» – это громко сказано. Глазам входящих в продмаги не от чего разбежаться. При НЭПе качество продукции только было достигло старорежимного уровня. А теперь мне вспомнилась та высокая оценка, какую покупатели давали спичкам, изготовлявшимся при военном коммунизме;

Замечу в скобках: эта «лестная» характеристика, применимая к любой отрасли советской промышленности, не утратила своей актуальности, как не утратила актуальности и народная расшифровка советского сокращенного переименования нашей страны: поэтичная Россия, о которой сказано столько дивных, мудрых, восторженных и укоризненных слов, сложено столько дивных, радостных и горестных песен, этих «ласточек Господних», по определению Андрея Белого, превратилась в нечто скучное, канцелярски серое и унылое: СССР. Народ расшифровал переименование по-своему и – «аккурат в точку»: «Сами Срали Сами Расхлебывайте».

Возвращаюсь к заре социализма.

Комический актер Борисов, часто выступавший на эстраде, переделал песенку, которую пела Калиса Петровна, так:

Ведающие торговлей руководствуются правилом, занесенным в чеховскую «Жалобную книгу»: «Лопай, что дают». Оттого что даже гнилых овощей не хватает, на тротуарах вырастают «хвосты».

– Кто последний? Я за вами!

Люди выпаливают эти две фразы запыхавшись, ошалело глядя на замыкающего длинную вереницу. Прежде всего занять очередь, а в чаянии какого из земных благ она образовалась, это они узнают, как только станут «в затылок» последнему. В магазинах очереди не только к прилавкам, но и к кассам:

– У кого мелочь? С мелочью без очереди.

Есть карточки «рабочие», есть карточки «служащие». Студенты индустриальных вузов, в отличие от будущих учителей, врачей, получают «рабочие» карточки. Товарищ Сталин сказал: «Техника в период реконструкции решает все». Значит, будущим учителям и врачам должно не так хотеться есть, как будущим инженерам, и они обязаны довольствоваться «служащими карточками», по которым полагается не 800, а 400 граммов хлеба в день. Вводятся еще более «сытные» карточки – «итээровские» – для инженерно-технических работников.

16 августа 1930 года «Правда» напечатала статью Е. Волгиной «Закрытый распределитель – основа классового снабжения». С течением времени снабженческая иерархия становится многоступенчатой. У каждого крупного предприятия свой ЗРК (закрытый рабочий кооператив). Но и внутри закрытого снабжения вырастает лестница. Для «народных артистов», знаменитых ученых, виднейших писателей открылся на Болоте, в так называемом Доме правительства, грандиозный ГОРТ «А». (Кажется, это расшифровывалось: Государственный распределитель товаров.) Рангом ниже прикрепляются к распределителям – литер «Б». Открывается распределитель для «персональных пенсионеров», то есть для тех, кто получает повышенную пенсию за личные заслуги или за особые заслуги родителей. При фабриках и заводах есть столовые только для ИТР. Писатели-фавориты питаются в столовой ресторанного типа, открывшейся в бывшей «Праге». Прочие, даже из лучших, но не обласканные, вроде Сергея Клычкова, – в доме Герцена, на Тверском бульваре. Из-за того, в какой ранг кого возведут, куда прикрепят, приравняют или не приравняют к ИТР, люди не спят ночей, ссорятся, друг на друга доносят. Всюду склоки и драки. По мере расширения круга счастливцев, попадающих в разряд ИТР, ухудшается качество выдаваемых им продуктов.