Анатолий Корольченко - Выбитый генералитет

Ульрих читал сухо, беспристрастно, как и подобает судье, творящему справедливое дело. Однако он умело, словно артист перед микрофоном, придает то усилением голоса, то едва заметной паузой и скороговоркой нужный оттенок.

Михаил Николаевич слушал его, и в нем все более и более нарастало возмущение, неприятие всей этой лжи. И тут же вспоминались просьбы следователей и прежде всего Ушакова молчать, признавать все ради снисхождения суда и конечного искупления. «Своим отказом от показаний следствия вы только усугубите положение, — наставлял его Ушаков. — Кайтесь и просите прощение».

«Молчать? Смириться с ложью?» Нет, это не в его правилах. Он откажется от всех показаний, отвергнет наговор и от себя, и от всех, сидящих рядом на скамье.

— Подсудимый Тухачевский! — вдруг слышит он голос Ульриха, уверенный, даже торжествующий. — Признаете ли вы свою вину?

Он встает, видит, как напряжены сидящие в зале следователи и в том числе Ушаков.

И взоры сидящих за столом членов Присутствия — вчерашних его боевых сподвижников — Буденного и Блюхера, Белова и Дыбенко, Шапошникова и Алксниса, Каширина и Горячева — устремлены на него. Они ждут: признает он обвинение или отвергнет? Многие, если не все, не верят тому, что огласил председательствующий. Не верят, но боятся не только в том признаться, но даже думать об этом: сразу угодишь в пособники врага, а то и соучастники.

— Все, что зачитано — ложь, — слышатся в наступившей тишине слова Тухачевского.

— Михаил! Что ты? — воскликнул Уборевич.

И сидящие на скамье подсудимых приходят в движение. Застывают от неожиданности следователи.

Заявление, однако, не обескураживает Ульриха. На его лице проскальзывает что-то вроде усмешки.

— Но ведь вы сами дали показания! Вот они. — Ульрих поднимает со стола серенькую папку. — С ваших слов записано. Везде ваша подпись.

— Все это вырвано силой.

— Уж не заявляете ли вы, что к вам применяли недозволенные приемы, пытки?

— Михаил, прекрати! — дернул его за гимнастерку Якир.

Михаил Николаевич медлит с ответом: он как бы оценивает ситуацию.

— Подсудимый Тухачевский! Я к вам обращаюсь: признаете ли вы свою вину?

— Признаю, — говорит он глухим, чужим голосом. И видит, как меняется в лице Ушаков, откидываясь на спинку кресла…

— Признаю, — отвечает Якир.

— Признаю… Признаю… Признаю…

Тухачевского обвинили в шпионской деятельности сразу на два государства. В архиве нашли документы, связанные с его поездкой в 1931 году в Германию под фамилией Тургуева. Тогда же пустили слух, что этот генерал Тургуев — шпион. Об этом донесли начальнику НКВД Ягоде. Тот прочитал шифровку, усмехнулся: «Это несерьезно. Сдайте в архив». Теперь этот документ извлекли из архива и обвинили Тухачевского в том, что он вел тайные переговоры с немцами.

Появилось еще одно обвинение: в 1925 году он, Тухачевский, встречался с польским шпионом Домбалем, передавал ему секретные сведения.

— Состоялась ли у вас с ним встреча? — спросил Ульрих.

— Да, состоялась, но только с Домбалем — главой Центрального Комитета Компартии Польши.

— Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД?

— Подтверждаю.

— Там же ясно указано, что Домбаль — польский шпион. Так, с этим все ясно. Теперь, подсудимый, ответьте на такой вопрос, — продолжал Ульрих. — Был ли у вас сговор по поводу отстранения Ворошилова от руководства Красной Армией?

Заседатели за столом насторожились. Многие считали назначение Ворошилова на пост наркома Обороны случайным. В военных делах разбирается с трудом, и слава первого полководца не что иное, как мыльный пузырь.

— Сговора не было, но военные руководители не желали мириться с его некомпетентностью в делах.

— Суд не интересуют качества, которыми вы наделяете товарища Ворошилова. Отвечайте: был ли у вас сговор против наркома?

— Сговора не было, высказывалось недовольство его руководством.

— А вот Уборевич говорил, что он намеревался поставить в правительстве вопрос о Ворошилове, а вы с Гамарником должны были на него нападать. И Гамарник должен был крепко ударить. Не так ли?

— Да, такой разговор был.

— Это не разговор, а сговор, а точнее — заговор, — подытожил Ульрих. — Только так, и не иначе можно квалифицировать ваши действия. Теперь, подсудимый, ответьте: разделяли ли вы взгляды лидеров троцкизма, правых оппортунистов, их платформу?

После недавних побоев у него часто болела голова. Неожиданно кровь прилила к затылку, он чувствовал, как она пульсировала, стучала в висках. Он слышал вопрос, но не мог ответить.

— Вы слышите, подсудимый? — напомнил о себе Ульрих, переложив на столе какую-то бумажку.

— Да, — ответил он, вцепившись в перила барьера. Собрав волю, продолжил: — Я всегда был против Троцкого. И на всех дискуссиях выступал против правых. Я вступил в партию в трудное для Республики время, был предан делу и до конца дней моих останусь таким же.

Взглянув в сторону Шапошникова, председательствующий сказал:

— Вы хотели что-то спросить? Пожалуйста.

Высокий, интеллигентного вида начальник Генерального штаба откашлялся.

— Скажите, то… то есть, подсудимый, вас обвиняют в деяниях по ослаблению мощи Красной Армии. Об этом имеется запись в следственном деле. В чем это выразилось?

Уж кто-кто, а Шапошников не мог не знать о лживости этого обвинения. Вместе с Тухачевским они разрабатывали многие дела, обсуждали и писали в правительство предложения, многие из которых или отклонялись, или оставались без ответов.

Подсудимый хотел было ответить на вопрос вопросом: «Неужели вы этому верите?», но воздержался. Он вспомнил, что такой же вопрос задавал ему и следователь и сам тогда же записал ответ в столь утвердительной форме, что Михаил Николаевич возразил и подписал страницу после долгих уговоров.

— Наша армия в своем развитии отстала от армий многих стран Европы и прежде всего от германской: замедленные темпы строительства военных объектов, медленно шло формирование воздушно-десантных частей, механизированных и танковых соединений, воздушных сил. Было немало упущений в боевой подготовке войск. Происходили они по ряду причин, и я, как заместитель наркома, не снимаю с себя вины за эти промахи.

Командарм Шапошников склонил голову, как бы удовлетворенный ответом.

И опять Ульрих, заглянув в лежащий перед ним лист, спросил:

— Подсудимый, как можно расценить настойчивое отстаивание концепции ускоренного формирования танковых соединений за счет сокращения численности и расходов на кавалерию?

При упоминании о кавалерии Буденный насторожился.

— Оно вполне объяснимо и закономерно, — начал Михаил Николаевич. — Будущая война будет войной моторов…