Анатолий Корольченко - Выбитый генералитет

Заставляли вспоминать факты, которые бы подтверждали враждебную деятельность этих лиц и мое соучастие.

Я всю жизнь был честным и принципиальным человеком и коммунистом. День за днем я перебирал в памяти время совместной работы с Жуковым (я работал с ним около года), старался вспомнить все, что могло быть переоценено в данное время, но в свое время чему, может быть, не придавалось значения. Несколько таких фактов было сообщено следствию с объяснением, как это мною тогда понималось и почему я не считал необходимым докладывать ЦК ВКП(б). Следователи часть этих фактов внесли в протокол, но совершенно в другой редакции, без всяких моих пояснений, придавая им яркую антисоветскую, заговорщицкую окраску. На мои протесты об искажении в протоколах моих показаний и отсутствие пояснений, мне неизменно отвечали: «Мы следователи, а не литераторы. Нам нужны только факты, и их принципиальную оценку производим мы сами, а ты свои пояснения дашь в конце следствия». Я верил, что советское следствие действительно даст мне возможность дать пояснения, но глубоко ошибся. Не удовлетворенное моими показаниями, из которых никакого «заговора» все же не могло получиться, и добиваясь, чтобы я подписал годные руководству МГБ фальсифицированные протоколы, следствие решило привести в исполнение свои угрозы.

26 февраля 1948 года я был спешно переброшен из внутренней тюрьмы МГБ в Лефортовскую тюрьму и в тот же день дважды был подвергнут чудовищному, зверскому избиению резиновыми дубинками следователями Соколовым и Самариным. Эти истязания продолжались ежедневно до 4 марта 1948 года. У меня были вырваны куски мяса (свидетельства этому у меня на теле), сильно повреждены позвоночник, боль в котором преследует меня и по сей день, бедренная кость. Ум, воля, сердце были парализованы. Единственным моим желанием и просьбой к палачам было, чтобы они скорее убили меня, прекратили мои мучения. Я умру, так же любя свою Родину, Партию и Великого Сталина, как я любил их всю свою сознательную жизнь, зная, что рано или поздно, но Партия узнает правду, реабилитирует меня и накажет тех, кто обманывал ее, арестовывая и истязая честно служивших Партии и Родине людей.

Я терял рассудок, я не мог выносить больше пыток. Палачи, истязая меня, садились мне на голову и ноги, избивали до невменяемости, а когда я терял сознание — обливали водой и снова били, потом за ноги волокли по каменному полу в карцер, били головой об стену, не давали лежать, сидеть я не мог, в течение полугода я мог только стоять на коленях у стены, прислонившись к ней головой. Меня морили голодом, мучили жаждой, постоянно не давали спать — как только я засыпал, мучители начинали все сначала. Я даже забыл, что у меня есть семья, забыл имена детей и жены, за что подвергался новым испытаниям. Полтора года после этого я был буквально невменяем, к своей судьбе, дальнейшей жизни я был не только безразличен, но горячо желал, чтобы она возможно скорее окончилась.

Вот в этих условиях, при глубочайшей травме нервной системы, состоянии полнейшей душевной депрессии, я подписывал протоколы в их формулировках, по их желанию, даже не читая их, потому что читать я не мог, лишь бы скорее настал конец, пусть самый худший.

И только в конце 1949 года, когда мое сознание стало немного проясняться, я потребовал показать мне подписанные мной протоколы допросов и установил, что следствие умышленно исказило и извратило смысл моих показаний, в результате чего получилось обвинение на лиц, которыми МГБ интересовалось.

И вот в течение трех лет я настойчиво добивался переследствия, но мне в этом отказали, добивался разрешения написать в ЦК партии — в этом мне также было отказано. И только в сентябре 1951 года, наконец, мне дали подписать протокол, опровергавший часть обвинений (в частности, анекдоты, якобы рассказывавшиеся в группе: Жуков, Серов, Телегин, высмеивавшие Вождя народов — Сталина И. В.). В другом же было отказано, и под нажимом следствия и прокурора МГБ Новикова я подписал остальные протоколы, признав себя виновным во всем, так как сопротивляться у меня не было сил, и, кроме того, я надеялся, что будет суд, на котором смогу раскрыть злоупотребления следствия и МГБ и отвести обвинения. С меня сняли статью 58 11«за недоказанностью и отсутствием данных» (а их не было в природе), но оставили 58 10и 193 17, хотя и для этих статей в деле не было никаких доказательств.

При подписании обвинения по ст. 206 УПК РСФСР я внимательно прочел дело, стараясь найти хоть одно показание свидетелей, подтверждавшее обвинение меня в политических преступлениях перед Партией и Родиной, но ни одного такого показания в деле не было, и мне совершенно неизвестно и непонятно, на каком основании я был арестован как «военный заговорщик». На первом судебном заседании 4 ноября 1951 года суд отверг обвинения меня по ст. ст. 58 10, 58 11, оставив только ст. 193 17, но неожиданно для меня выдвинул новое обвинение по ст. 58 12«за укрывательство антисоветских разговоров» моего брата — Телегина Д. Ф. Мой брат также оказался арестованным по моему «делу», хотя я с 11 лет с ним не встречался, не работал и не жил вместе. Брат намного старше меня, в царское время был матросом, затем рабочим, жил все время в Сибири, ходил в экспедиции по тайге. Он беспартийный, аполитичный человек, любящий выпить. Личная жизнь у него не сложилась, и одинокий старик приехал ко мне погостить в 1947 году, около двух месяцев жил у меня на квартире, затем устроился работать на ГЭС в Константиновке. За это время я видел его всего несколько раз, так как учился на курсах.

Естественно, я не мог нести за него никакой ответственности, но суд не принял во внимание этих обстоятельств и осудил меня на десять лет лишения свободы по указанным обвинениям. На этом же судебном заседании Военная коллегия Верховного Суда объявила мне, что «дело передается на новое расследование». Однако новый следователь Ельфимов заявил, что суд «переквалифицировал» мне ст. 193 17на Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 августа 1932 года.

Мне не было дано ответа, почему этого не было в постановлении суда от 4.9.51 г. и почему такое решение мне не объявлялось. Следователь Ельфимов зачитал мне такое решение Военной коллегии, вписанное уже после заседания, и повел следствие уже в совершенно ином направлении — о «расхищении» мною социалистической собственности во время пребывания в Польше и Германии.

Для чего следствию и суду понадобилось обвинять меня еще и в таком тягчайшем преступлении, я тогда не мог этого понять. И только теперь, после свидания с женой, мне стало известно, что еще за две недели до моего ареста, в мое отсутствие, органами МГБ, при личном участии министра Абакумова, было незаконно изъято и вывезено абсолютно все имущество нашей семьи и, видимо, тогда же разбазарено. По тем статьям, по которым меня осудило 1-е судебное заседание, конфискации имущества не предусматривалось, а его уже и не существовало, и поэтому следствию нужно было срочно искать выход из создавшегося положения по нарушению советской законности, допущенному МГБ.