Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

Незаметно подкрался «как бы праздник» — 7 ноября. Было в тот день очень красивое небо: облака… Белые, бегут стремительно, открывая солнце.

В камере очень душно, а во дворе — хорошо.

Вечером Зина, похожая внешне на мексиканку, читала свои стихи. Хорошие, часто лучше, чем у известных профессиональных поэтов. Стихи о счастье, о любви, о старости, о смерти.

И вдруг — салют! С каждым залпом вся тюрьма кричит «Ура!..». Через решетки небо — то красное, то зеленое, то фиолетовое, и поэтому все страшно радуются. Нет, никто здесь не падает духом — нельзя!

Таня — та самая, что была когда-то на «рабочке» и передала мне дату моего первого судебного заседания, сейчас тоже здесь, рядом. Сидит на нарах и сосредоточенно разрывает свою красивую ярко-зеленую ночную рубашку на полосочки.

— Таня, зачем?!

— На ленты! Сегодня же праздник!.. Мы сейчас заплетем косички, а кто-то просто банты сделает, и будем красивые-красивые, и будем в этих бантах с мальчиками переписываться!

Так и сделали. Даже седой и пожилой Галине заплели косицы — тоненькие-претоненькие… Зато банты огромные.

Мне пишет молодой художник Миша Калинин. Это — еще одно письмо, которое удалось сохранить. И вновь главная здесь тема — любовь:

«Ты веришь в любовь? В ту, которая действительно должна быть? Я за 21 год не видел ее ни в своей жизни, ни в жизни кого бы то ни было.

Я люблю масляную краску, торт «Наполеон», собак и ливень с грозой.

Мое имя — с подвохом: Михаил Иванович Калинин…

Единственный дорогой и любимый мною человек — мама. Она — из детдомовских, трудная у нее была жизнь. Она, моя мама, замечательный человек.

Моего отца в 1947 году приговорили за мародерство к расстрелу. Потом заменили на 25 лет лишения свободы. Потом — «золотая амнистия». Он отсидел 12 лет. Мне трудно называть его отцом. Он на моих глазах издевался над мамой, бил ее. Она почему-то всегда боялась развода. Я вернулся из армии, а она вся седая.

Первого же после этого зверства отца я не выдержал. Ударил его ножом — тем самым, который столько раз выбивал из его рук. Ударил и сказал: «Отмучались мы с тобою, мама!». Пошел в милицию и заявил на себя сам, думая, что убил его.

А через месяц врачи вытащили отца с того света….

На суде вел он себя, как ангел. Прокурор же сказала ему: «По вашей вине сын на скамье подсудимых».

Я и сейчас думаю, что таким, как он, не место на земле.

Недавно у меня было свидание с мамой. Она наконец-то развелась с ним. Просила меня вернуться прежним. Я вернусь.

Я хотел стать художником-реставратором. Долго что-то тянется не позволившая сделать это полоса невезения, но она меня не сломит. Хочу учиться! И я получу образование, во что бы то ни стало. Я не думаю о славе, я просто хочу работать, а картины мои буду отдавать людям. Они их возьмут, я знаю. Пока жив — надеюсь…»

Миша писал мне очень много. Он сделал для меня массу изумительных карандашных рисунков по Грину, которого тоже любил. Во время пересылки на этап отняли все, лишь каким-то чудом остался, уцелел его маленький автопортрет…

Лица и судьбы, судьбы и лица — вот то главное, что осталось в памяти от «Пресни». И конечно же — Любовь…

…Любовь к мужчине стала причиной трагедии всей моей жизни. Но она же помогла мне эту трагедию вынести. Не погибнуть, скатившись в бездонную пропасть подлинной беды, а возродиться. Чтобы вновь ощущать радость бытия, не влачить существование, а полноценно чувствовать, ощущая при этом глубокую благодарность к тем, кому довелось быть со мной рядом, поддерживать меня своей любовью и преданностью в самых ужасных ситуациях и обстоятельствах.

Мой рассказ о них — мужчинах моей жизни — это не более, но и не менее, чем дань СПРАВЕДЛИВОСТИ. А то, что произошло между мной и Стасом, — это только наше. У нас нет судьи, кроме Бога, перед которым мы будем отвечать.

Ушел Стас. Вслед за ним ушел мой папа. Его смерть свалилась неожиданно, как обычно и бывает, когда приходит настоящее горе. Сумела ли бы я выстоять тогда, если бы не Женечка, «профессор Фрион», как я его звала? Почти пять лет до суда именно он — добрый, хороший и очень красивый — находился рядом. Мы оба и ведать не ведали, что впереди у нас вместо «светлого будущего» — «казенный дом»…

В то время мы надеялись на лучшее. Женечка имел хорошую профессию. Он занимался холодильными установками и сердцем холодильников — фрионом. Жене все хотелось уехать на Байкал.

— Валюшоночек, ты там театр сотворишь, и вся Россия приедет к тебе смотреть твой театр, и прежде всего — тебя!

— Заманчиво, Женечка! Очень заманчиво! Но у нас нет первоначального капитала. Не потянем, Женечка.

— А я по дороге буду зарабатывать. Я смогу. Поехали!

Никуда мы не поехали. Я играла старые спектакли и начала репетировать главную роль в новом. Женя смотрел и спектакли, и репетиции, когда был свободен от работы. Он работал на овощной базе. Его кабинет был рядом с холодильными установками. Он работал сутки, двое — отдыхал. Женечка очень заботливый. Всегда после работы приносил овощи и фрукты. Я готовила винегреты и вкусные салаты, овощные супы со сметаной, делала шампиньоны с овощами — вкусно все! И только покупали кофе, чай, масло, яйца, хлеб, дичь — мясо я не ем. Уютно было с Женей. Конфликты, конечно, были, и тем не менее воспоминания об этих пяти годах — славные.

Женя через мои воспоминания полюбил Стаса, и мне было это очень дорого. Однажды на репетиции у меня очень заболел правый бок. Приступ был такой сильный, что температура поднялась, и мы с Женей поехали в Покровское-Стрешнево к моей маме. Вызвали врача, и меня увезли в больницу. Врачи поставили диагноз — камешки в желчном пузыре. Полагается операция. Меня стали к ней готовить. Уже сделали укол, типа промидола или морфия, уже каталка приехала за мной — везти в операционную… я как соскочу с постели, молниеносно переоделась и мигом — вниз — на улицу, домой. Кушунин, мой чудесный доктор, говорит мне вслед: «Зря убегаете. Все равно вернетесь».

Так и случилось. Я снова в палате под капельницей. Входит доктор Кушунин и говорит:

— Ну? Как себя чувствуете?

— Сейчас получше. Было совсем плохо.

— На этот раз перед операцией не убежите?

— Постараюсь.

— Ну, вот и хорошо.

Снова стали готовить к операции. Женя приходил каждый день, принес красивый чайник, довольно большой, фарфоровый, и поил чаем с лимоном всю палату. Когда Женя приходит — больные улыбаются.

Женя 55-го года рождения, много моложе меня, но наши отношения не зависели от разницы в возрасте. Я была нужна ему, он — мне.

И вот повезли меня на операцию. В коридоре встретился доктор Кушунин. Он спросил:

— Зачем вы так рано едете в операционную?

— Не знаю. За мной приехали.