Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

Санитарка, которая везла меня, сказала:

— Так распорядились.

Приехали в операционную. Положили на стол. Входит доктор, но не Слава Кушунин, а другой. Подходит ко мне, привязывает руки, ноги и голову мне задирает. Зачем он голову-то задирает? Непонятно. Спрашиваю:

— Что это вы мне голову задираете?

— Операцию буду делать.

— А где доктор Кушунин?

— Вы что, его больная?

— Да. Его.

— Почему же вы на этом столе?

— Не знаю, положили.

Он позвонил. Пришли санитары.

— Немедленно положите ее на другой стол, к Кушунину. Я ей чуть горло не перерезал.

Оказывается, доктор удалял щитовидные железы.

Вот это да!

Пришел Кушунин. Ему рассказали об этом ужасе, он покачал головой, потом улыбнулся и сказал:

— Под Богом ходит.

Привязал меня. Усыпили. Но я все равно слышала, о чем говорит доктор со своим окружением. Сквозь туман и болезненность я поняла, что влюбилась в доктора Кушунина. Когда операция была закончена, я открыла глаза и четко сказала Кушунину:

— Спасибо. И еще… Я люблю вас.

Кушунин как-то странно смотрел на меня, потом сказал:

— Впервые у меня после операции так быстро приходят в сознание, произносят слова, да еще эмоциональные.

Никого, кроме доктора и меня, в операционной не было.

Кушунин улыбается и говорит:

— Это бывает… любовь… она от благодарности. У вас — замечательный друг Женя, у меня — чудесная жена…

— Доктор, я не предлагаю быть рядом с вами. Я просто влюбилась в вас, вот и все. Мне необходимо, чтобы вы знали об этом. Так мне лучше будет. Легче.

Он погладил мои волосы и сказал:

— Я совсем немножко разрезал вас. По прямой. Не стал делать дугу. Маленький шов будет, почти не видно…

Женечка заметил, что меня интересует доктор Кушунин. Однажды сказал:

— Я не пью без тебя. Ни грамма. Можно я тихонечко выпью коньячку, вроде бы чай пью. И тебе немножко налью.

— Хорошо.

Он выпил, захмелел, и слезы навернулись у этого красивого, сильного, высоченного — у Жени рост — 1 м 89,5 см, роскошные, длинные волосы, — молодой мужчина и — слезы на глазах…

— Ты влюбилась в Кушунина?

— Естественно.

Он побледнел и ушел. Потом вернулся. Женя в коридоре встретил доктора Кушунина и сказал доктору:

— У вас такая красивая жена. Почему вы даете повод для влюбленности в вас моей Валюшке?

Доктор только пожал плечами. Он никогда никакого повода мне не давал, напротив, держался на дистанции, впрочем, большое внимание мне оказывал как доктор.

Я обиделась на Женю, но он был так трогателен со своими влажными глазами, что я поцеловала его.

— Валюшоночка моя! Я тебя очень люблю! И очень ревную. Прости.

…Как-то, это было уже в декабре, двадцать первого числа, произошло наконец-то неизбежное, прозвучал и для меня в последний раз в тюремных стенах голос дежурной, возвестивший:

— Малявина! С вещами!

«Что будет, то будет, а будет то, что Бог даст», — вспомнилось мне.

И повели в так называемый «отстойник». Это камера, где находятся осужденные, идущие по этапу в другую тюрьму, на зону и т. д. Какое противное слово — отстойник.

Многолюдно в этой камере. Сыро и дым коромыслом. Принесли хлеб. И селедку вонючую, ржавую. Это обязательный этапный паек.

Женщины оживлены. Громко делятся впечатлениями. Ругаются. Хохочут. Плачут. И курят, курят почти все. Какое счастье, что я не курю. У иных тяжелые баулы. Каким образом такие в тюрьме получаются? Непонятно. И для чего такие солидные баулы? Неизвестно.

До ночи мы сидели в сырости и духоте. Наконец вызвали на этап. Распихали по машинам и поехали мы кто куда. Наш «воронок» остановился у Белорусского вокзала. Ура, значит Можайская зона.

Мне показалось, что мы ехали очень долго. Когда приехали, нас ввели в небольшую комнатку, где дежурные — ДПНК — вместе с двумя осужденными стали принимать наш этап. Шмонать стали. Только не забрали бы они мои записи. Досматривали очень внимательно. Тетрадки с записями, воспоминаниями пропустили, потому что на обложках этих тетрадей «ложный» заголовок — «Ленин», а еще «Альберт Эйнштейн», «Пушкин», кассационная жалоба в московский городской суд, но карандашные рисунки Миши Калинина отобрали. Особенно мне были дороги иллюстрации к произведениям Грина…

На следующий день познакомилась я со своей гражданкой-начальницей — Маргаритой Ивановной, совсем молоденькой.

Она сказала, что сегодня во вторую смену я должна идти на фабрику.

Было темно. Погода злющая, холодно очень и ветрено. Долго стоим на плану. И вдруг — отчаянный крик:

— Дедушка Ленин, услышь меня! Плохо нам.

Так искренне кричала девчонка, что всех развеселила.

Пришли на фабрику. Все пошли на свои места. Меня поставили разматывать ткань. Разматываешь огромный куль, потом делаешь заготовки для простыней и пододеяльников. Но надо из кладовой дотащить этот тяжелый куль и всю смену стоять. Следующим днем — то же самое. Ноги еще больше болят и опухают. Я сняла ботинки и в носках продолжала работать. Много народу любопытствует по поводу меня. Стоят и смотрят — смотрят и стоят. Я не обращаю никакого внимания на них.

Неожиданно я почувствовала, что так было всегда: этот белый куль и я, а все остальное мне снилось: и театр, и кино, и Венеция, и весь мир. Только длиннющая река из белого материала и я.

А на проверке я обнаружила себя частью массы, с которой можно делать все, что хочешь. Одеты все одинаково, от этого создается впечатление, что вся эта масса — единое, зависимое существо, в которое можно, если угодно, стрелять, можно куда-то гнать, можно приказать, и оно будет повиноваться.

Знаю, что в библиотеке освобождается место библиотекаря. Не знаю, как и у кого просить об этой работе.

И вот — Бог вновь не оставил меня! Словно все сложилось само собой.

В библиотеку долго никого не брали, назначение зависело от весьма суровой дамы — майора. Я решила рискнуть: «Пойду сама к злющему майору Марии Михайловне». Стремительно вошла в кабинет. Майор сидела за столом и грустно смотрела в окно. Я извинилась и обратилась к ней со своей просьбой. Она внимательно слушала меня. Вдруг вбегает начальница из «заключенных» Лида и начинает хлопотать, что-то перекладывать с места на место, что-то уносить, что-то приносить. Чувствую, что эти зависимые хлопоты раздражают Марию Михайловну.

Она как заорет:

— Что вы, Михайлова, тут крутитесь?

Лида глупо улыбается.

— Гражданка начальница, я хочу, как лучше. А с Валей Малявиной я уже говорила и сказала ваше мнение, что Вале полезнее поработать на фабрике.

Совсем раздраженно гражданка начальница заорала:

— Малявина будет работать здесь, в библиотеке.

Лида обомлела. Покраснела и тихо удалилась.

— Завтра же после проверки приходите работать в библиотеку. Ключи возьмете у Михайловой. Утром разложите по отрядам газеты и журналы, корреспонденция большая, повесите на аллее свежую газету, там есть специальный стенд, вымоете полы в зале, уберете снег около библиотеки и приступите к основному: выдавать книги. Библиотека большая, книги хорошие. Ознакомьтесь с ними. Все. Можете идти.