Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

Любимая моя Кисанька. Если тебе тяжело там жить и ты не можешь забыть Москву, а вместо занятий плачешь и спрашиваешь себя, Мечик ли ты в юбке или не Мечик, то брось все к черту (я и непечатным словом не побрезговал бы) и езжай в Москву!!!

Моя любимая Кисанька, теперь у меня есть предположение!

Ты ведь знаешь, что я человек подозрительный, мнительный и недоверчивый. Когда я читал твое письмо, то, кроме того, что в нем написано, я старался прочесть то, чего в нем нет. Ты ведь знаешь, что одно и то же настроение можно выразить разными словами. Я ухватил настроение твоего письма. Это какая- то смесь отчаяния, стыда и, как мне показалось, притворства. Последнее непреодолимо толкает меня на мысль: она там с кем- то связалась, кто-то, может быть, терпеливо выслушал ее огорчения, а женские души благодарны и доверчивы и...

А потом, теперь ― раскаяние, нет, а просто угрызения совести за обман (особенно неприятно обманывать человека, находящегося далеко), а потому и немного плохое настроение. Как-то нескладно написано, но ты понимаешь, в чем дело.

Рая! Если это предположение верно ― отвечай прямо! Может быть, я сумасшедший и воображаю такие недопустимые вещи, тогда прости меня, ты понимаешь, что я невиновен, а если я прав, то отвечай прямо.

Писать тебе без ответа на мои письма я не буду, так что если ты хочешь, чтобы я тебе писал, то пиши мне.

Извини, что письмо написано так неразборчиво, но это потому, что я лежу в кровати, уже третий день у меня кашель, насморк, головная боль и все кости болят. Доктор говорит, что это грипп. А я говорю, что это от курения. У меня это, когда я начинаю курить в запой, или, вернее говоря, в закур, бывает всегда. А в общем, медицина ― это дрянь, т.е. та, которая не относится к хирургии.

Кисанька, мне вот сейчас хочется написать тебе бездну ласкательных слов, но я себя сдерживаю. Может быть, мое предположение оправдалось, тогда какой я вид буду иметь?

Но ты, отбросив всякую жалость ко мне и еще что-нибудь в этом духе, напиши мне все правдиво.

Целую...ротик...ручки... Эх черт, даже голова закружилась. Целую всю, всю насквозь.

Арося. 2/ХП1929 г.

Если мое предположение правда, то окажи последнюю услугу ― зачеркни карандашом в этом письме эти верхние три строки.

Поздравляю с днем рождения.

Мое дорогое Солнышко! И хоть не стоил бы ты, «холосенький» мальчишка, такого обращения за твое ехидство, хотя и довольно остроумное, но твоя Кисанька так же слабохарактерна, как и ты, мое славное Солнышко. И твое дополнение к беседе с Надей, ее характеристика меня, хоть и оставила во мне неприятный осадок подчеркнутым твоим вниманием к Надиному сообщению о моих слабостях, но по здравом рассуждении я решила не обижаться. Правда, не стоит. И разве я не могу привести тебе также яркую, красочную картину постепенного отступления от занятых позиций в силу своей слабохарактерности, но я считаю ― быть попугаем не стоит. Не стоит расписывать о наседаниях на меня и почему я не выдержала. Основную причину могу сказать: это даже стремление поделиться с кем-то, кто бы тебя не знал, тем, какой ты у меня талантливый и умный, хотя и непоследовательный. И разве не преступление читать в одиночку столь красочные драмы или комедии (сцена с бухгалтером) ― разве не преступление? Я не захотела скрывать столь ценные шедевры от «широкой публики» (понимай: Тоси) и, захлебываясь, прочитываю ей письма, оставляя в стороне и пропуская только эпитеты при обращении ко мне.

Это одна сторона вопроса; другая же заключается в том, что Надя в отношении ко мне занимает весьма странную позицию, обуславливаемую ее мнением, что якобы «она знает меня». Это отнюдь не верно. И несмотря на то, что я ей рассказывала довольно много, она не знает и 10% из моей «бурно» прожитой жизни. Ты знаешь больше, но не все. И есть моменты, которые никто никогда не узнает, за исключением, может быть, тебя. Ведь надо и то отметить: Надя знает на 100% меньше Винникова, т. е. она не знает, а может лишь догадываться, «целовались ли мы». И даже здесь, несмотря на прямо поставленный вопрос Нади, я, вопреки своему обыкновению отвечать прямо на прямо поставленные вопросы, ответила отрицательно и перевела разговор на другую тему Проистекало это потому, что 1) Я слишком люблю тебя, 2) Мне немного совестно даже своих чувств к тебе (стыжусь соответственно ее фразе : «Связался черт с младенцем»), 3) Я могу откровенной быть за чужой счет, лишь заведомо зная, что адресат моих откровений не знает объекта откровения и сомнительно, чтобы он его узнал. И Надя делает здесь большую ошибку, думая, что откровенность свойственна мне в любую пору моей жизни. Это неверно: выражаясь по-нашему, «моя откровенность есть категория историческая», т.е. на данном этапе развития и в данную эпоху.

Почему я посвящаю данному событию столь особое внимание? Это происходит лишь из желания как можно яснее охарактеризовать себя с этой стороны. С точки зрения людей, скрытных от природы, у меня большая «слабость». С точки зрения моей, «не слабость», а черта характера. И когда эта черта характера, проявляясь, не приносит вреда ни мне, ни людям, я ее одобряю, если же наоборот, ― я презираю себя. Презираю до того, что дохожу до самобичевания. Откровенность моя перед тобой обуславливается наличием других моментов, а именно, желанием моим тебе рассказать все, что у меня было, чтобы не осталось ложного впечатления. И можно определенно утверждать, что я рассказывала о себе не только положительное, а как раз наоборот. Конечно, я не могу отвечать за то, как ты меня понимал.

«Драма без выстрела человека, распиленного надвое» ― делает тебе честь. Она говорит, хоть и весьма по- мальчишески, о твоем реагировании на мое письмо; именно реагирование мальчишеское. Я постаралась (хотя у меня, кажется, это тоже вышло по-детски) обрисовать тебе свое смущение, когда узнала, что мои письма читаются еще кем-то кроме тебя. Ведь тетя ― это все же не подруга, а взрослый человек, видавший виды и жизнь. Это смущение мое, оно особого рода и проистекало именно из различия возраста, а отсюда и воззрений. Мне кажется, что тете наша переписка, в частности мои письма, кажутся очень наивными и даже глупыми. Подумай, какое количество эпитетов, ласковых и нежных слов. Мне все как-то неловко, но возражать и ставить вопрос о прекращении этого ― даже и не думала. Раз это так случилось, и, кроме того, тебе, грешному, в твоем влюблении кажется мое маранье довольно умным, а отсюда и твое удовлетворение от данной постановки дела, ― что я могу сказать? Я могу только испытывать удовольствие совместно с тобой и, обращаясь к тете, послать ей привет и просить извинить меня за многое, что, м.б., коробит ее в моих письмах, и авансом ― за те глупости, которые буду излагать дальше.