Уильям Бакли - Австралийский робинзон

С Барвала была видна «Калькутта», стоявшая у противоположного берега залива. Лишения охладили пыл моих товарищей. Они страстно желали вернуться на «Калькутту». Мы принялись подавать сигналы: ночью жгли костры, а днем вывешивали на деревья и шесты наши рубашки.

Наконец в один прекрасный день от корабля отчалила лодка и направилась в нашу сторону. Мои спутники, конечно, боялись грозившего им наказания, но страх голодной смерти был сильнее. В глубине души они надеялись, что из сострадания к перенесенным ими мукам губернатор смилостивится и простит их, и поэтому с нетерпением ожидали лодку.

Но увы! Примерно на полпути она повернула обратно. Надежды наши лопнули, как мыльный пузырь, и мы еще шесть дней провели на островке, все время подавая сигналы, но без всякого успеха. Мои товарищи совсем отчаялись и стали горько сетовать на свою судьбу.

На седьмой день к вечеру они решили по берегу залива вернуться в лагерь. Долго уговаривали они меня, но я оставался глух ко всем увещеваниям, твердо решив сохранить свою свободу, чего бы мне это ни стоило. Вскоре мы разошлись в разные стороны [12] Когда Бакли распрощался со своими товарищами, их еще было четверо. Преподобный Нопвуд сообщает в дневнике, что в январе 1804 года двое из них предстали перед лагерным начальством: 16 января явился некто М'Аллендер с украденным у чиновника ружьем, а через восемь дней дополз до лагеря и второй беглец «в очень ослабленном состоянии». - X. Р. .

Несмотря на мою решимость не расставаться с волей, после ухода товарищей мною овладела тоска. Я не в силах рассказать, какие чувства обуревали меня. Я думал о друзьях юности, о событиях детских лет, о начале своей самостоятельной жизни, о приговоре, обрекшем меня на рабство, о свободе, к счастью, обретенной мною, но при каких обстоятельствах! При одной мысли об обстановке, в которой я очутился, у меня сжималось сердце.

В течение нескольких часов меня терзали самые мрачные предчувствия. Скрепя сердце я в одиночестве отправился дальше.

Не могу понять, почему я решил, что смогу добраться до Сиднея, двигаясь при этом в противоположном от него направлении. Мне было тогда невдомек, что, даже достигнув цели, я тут же был бы схвачен как беглый каторжник. Вся эта затея была чистым безумием.

В первый день своего путешествия в одиночестве я увидел издалека большую группу австралийцев, расположившихся возле шалашей из коры и веток. Думаю, их было около ста. Несколько австралийцев заметили меня и направились в мою сторону.

Насмерть перепугавшись, я бросился к реке и в одежде переплыл ее, но с непоправимой потерей. Тлеющая головешка, с которой я не расставался в пути, затухла. Теперь я лишился возможности варить пищу и обогреваться.

К счастью, австралийцы не стали меня преследовать и вернулись к своим шалашам.

Успокоившись, я снова зашагал по направлению к морю. Спать я улегся в густом кустарнике, прикрывшись листьями, ветками и тростником.

Ночь я провел ужасную. Платье мое промокло, а погода стояла холодная — было начало весны. Когда рассвело, я прежде всего осмотрелся — нет ли поблизости австралийцев, не горят ли где-нибудь костры. Ничего не заметив, я покинул свое неудобное ложе и отправился дальше.

Побережья я достиг в часы отлива. На обнажившемся песке лежало множество моллюсков. Австралийцы называют их кудеру. По форме они немного похожи на устриц, но по размерам больше и мясо их тверже — пища, надо сказать, нелегко усваиваемая желудком. Внутри раковина напоминает жемчужницу.

Теперь я был вынужден проглатывать моллюсков сырыми, что усиливало жажду, а ведь пресной воды у меня не было. Только к вечеру я вышел к довольно глубокой и широкой реке Карааф и расположился здесь на ночлег. Эта ночь была еще хуже предыдущей: мне пришлось снять непросохшую одежду и развесить ее на деревьях. От холода и ветра я укрылся в высокой траве.

На следующий день я перебрался через Карааф и повернул от нее резко в сторону. Весь день меня мучила жажда, и, пытаясь утолить ее, я собирал с листьев росу, но и ее было мало, так как по ночам дул сильный ветер.

Заночевал я у реки Дуронгвар, и, как прежде, крышей мне служило небо, а постелью — голая земля. Меня одолевало беспокойство: днем я видел несколько пустых хижин австралийцев, значит, они где-то неподалеку. Поэтому я старался по возможности не углубляться в лес, хотя иногда был вынужден отходить от побережья, чтобы пересечь встречавшиеся по пути реки.

На следующий день я вышел к другой реке, которую, как узнал позже, местные жители называют Куарка Дорла. Из живых существ мне попадались на глаза только птицы да дикие собаки [13] Бакли, конечно, имеет в виду собаку динго. — X. Р. . Последние при моем приближении убегали, но их унылый вой, особенно по ночам, заставлял меня с еще большей остротой ощущать безысходность моего положения.

Хотя и потеплело настолько, что мне казалось, будто я за несколько дней очутился в другом климатическом поясе, страдания мои не уменьшились. Напротив, усилилась терзавшая меня жажда, которую мне не удавалось утолить даже около рек: вода в них имела солоноватый привкус и во время отлива. Питался я по-прежнему исключительно моллюсками.

Мною овладело такое безразличие, что я, почти не думая больше о своей безопасности, с наступлением сумерек рухнул в изнеможении на землю. Утром, однако, я продолжил свой путь, но наступивший день был еще неудачнее предыдущего.

Мне не удалось найти ни одного моллюска, ни кусочка иной пищи, ни капли воды, и к вечеру я испытывал страшные муки. Назавтра я уже с трудом волочил ноги и был уверен, что наступил мой последний день. Мне все чаще приходилось останавливаться для отдыха.

В конце концов я набрел на две скалы, тесно прижавшиеся одна к другой; усталый и измученный, с израненными ногами, почти отчаявшийся, я улегся под ними.

Вскоре начался прилив, и мне пришлось вскарабкаться на скалу. Я оставался там, пока уровень воды не спал. Спускаться было нелегко. Тем не менее, собрав остатки сил, я поплелся вперед, вдоль побережья. Через несколько часов, к моей великой радости, я набрел на реку Манговак — увы, тоже с соленой водой — и переправился через нее. На другом берегу австралийцы выжгли заросль. Тщательно исследовав пепелище, я, к счастью, обнаружил тлеющее дерево и захватил с собой головешку. Теперь у меня снова был огонь, хотя вроде бы и ни к чему: еды у меня не было, пресной воды — тоже.

Я уже вконец отчаялся, когда увидел высокий куст, усыпанный неизвестными мне ягодами. Они могли оказаться ядовитыми, поэтому я старался на них не набрасываться.

Ягоды меня порядочно подкрепили, а тут мне еще посчастливилось найти источник с прекрасной водой, из которого я пил, сколько душе моей было угодно.