Уильям Бакли - Австралийский робинзон

Когда можно было предположить, что туземцы ушли достаточно далеко, я бросился бежать в сторону, где, по моим предположениям, находилось море, и, к счастью, без особого труда добрался до него. Идя вдоль берега, я дошел до высокой скалы, о которую с силой разбивались громадные волны. Это было величественное, но очень тоскливое зрелище. Любуясь им со стесненным сердцем, я заметил неподалеку скалистый островок, а на нем каких-то странных животных. В длину они имели четыре-шесть футов, голова их напоминала свиное рыло, ног не было, хвост походил на рыбий, с каждой стороны туловища, покрытого короткий блестящей щетиной, виднелся большой плавник. Я решил, что это морские котики или морские слоны [14] Судя по размерам, указанным Бакли, это были южные морские котики, родственные калифорнийским морским львам. Их самцы достигают в длину свыше двух метров, самки — не больше одного и трех четвертей метра. В воде их шкура кажется почти черной. Но, когда морские котики выползают на берег погреться на солнце, видно, что спина у них покрыта серыми пятнами, а брюхо — коричневое. В первые десятилетия прошлого века морские котики были почти истреблены, и позднее охота на этих животных была запрещена. В заливе Порт-Филипп они в настоящее время не водятся, но на нескольких островах, расположенных на подступах к нему, еще можно видеть кое-где их колонии, находящиеся под защитой закона. Морские котики питаются рыбой и каракатицами. — X. Р. .

Приближалась ночь, стало холодно, а у меня не было ни огня, чтобы согреться, ни пищи. Будущее представлялось мне в самых мрачных красках, и я уже начал сожалеть, что расстался с австралийцами. Я вернулся к их хижинам, но там никого не было. Прождав без толку несколько часов, я направился в ту сторону, куда, по-моему, ушли австралийцы, но вскоре понял, что заблудился.

Очень расстроенный, я устроился на ночь в пустом стволе огромного дерева, какие часто встречаются в здешних лесах. Было очень холодно, шел дождь, и с помощью найденной днем тлеющей головешки я развел большой костер. Помню, в ту ночь я глаз не сомкнул. Костер привлек диких собак и опоссумов, они так ужасно выли и шумели, что заснуть было невозможно. Крики опоссумов, напоминавшие плач детей, раздавались то надо мной, то совсем рядом. Естественно, что я с радостью встретил наступающий день и тут же пустился в путь, надеясь набрести на австралийцев, по следу которых, мне казалось, я шел. Но все мои усилия были напрасны, я плутал без толку в лабиринтах незнакомого леса и в конце концов совершенно потерял ориентировку.

Три дня я не ел и не пил, если не считать нескольких пригоршней воды, которые иногда находил в глиняных ямах. Когда я ложился, надеясь заснуть, меня преследовали те же адские звуки, и мой рассудок, не имевший покоя ни на миг, помутился. Думаю, при подобных обстоятельствах даже самый сильный человек не выдержал бы.

Так я продолжал блуждать, питаясь, когда мне везло, сочными кореньями и ягодами, пока не набрел на большое озеро, изобиловавшее дикими утками, гусями, лебедями и другими птицами. Из озера вытекала речка, несшая свои воды, по-видимому, к морю. Я тут же решил идти по ее течению. Достигнув устья, я увидел тот самый скалистый островок, на котором обитали котики или морские слоны; признаться, я испытал огромное облегчение, когда понял, что снова очутился недалеко от того места, где меня оставили австралийцы. Вскоре я и в самом деле дошел до хижин из дерна — местность ведь была мне уже немного знакома, — свалился как подкошенный и, несмотря на муки голода, тут же заснул.

Утром я, к своей великой радости, нашел немного таких же ягод, какие мне принесли в тростниковой корзине австралийцы, и устроил роскошный пир, а на следующий день отправился к моему шалашу на побережье. Здесь я прожил, очевидно, много месяцев — сколько именно, не могу сказать, — питаясь, как прежде, дарами моря; но со временем они стали попадаться реже — а может, это мне только казалось, — и я все чаще начал задумываться над своим плачевным положением.

Платье мое превратилось в клочья, ботинки износились, здоровье было подточено лишениями, а дух сломлен настолько, что я решил вернуться обратно на корабль — если он еще стоит в заливе — и присоединиться к своим товарищам. Быстро надвигалась зима, погода стала очень холодной и ветреной. Мне с каждым днем было труднее искать между скалами моллюсков, которых по той или иной причине становилось все меньше. И вот я распрощался с моей обителью и двинулся в обратный путь.

Однажды к вечеру дорогу, к моему ужасу, преградил утес, выступавший далеко в море. Наступил прилив, вода быстро прибывала. Мне не оставалось ничего иного, как вскарабкаться на скалу. С трудом взобрался я наверх и обнаружил большую пещеру. Я залез в нее. У меня уже несколько дней не было огня, и питаться мне снова приходилось сырыми моллюсками, которых я подбирал по пути. Только я приступил к своей скудной трапезе, как вдруг обнаружил, что занял жилище обитателей морских глубин, которые могли попасть к себе домой лишь во время прилива. Я пришел в ужас и никак не мог решить, что же мне делать: было уже почти совсем темно, животные плескались чуть ли не у самого входа, покинуть мое убежище — значило почти наверняка погибнуть в пучине. В этот момент я случайно задел ногой камень, он с шумом покатился, животные испугались и, налезая друг на друга, бросились прочь, оставив меня полновластным хозяином пещеры. Тут я провел остаток ночи, а утром побрел дальше [15] «Обитателями морских глубин», в чью пещеру попал Бакли, были, очевидно, уже упоминавшиеся морские котики. Брем пишет об их северных сородичах Arctocephalos ursinus что они выискивают островки или такие участки побережья, о которые с особенной силой бьют волны, и располагаются как раз над высшей наиболее неприступных скалах. — Х. Р. . Ослабев от перенесенных невзгод, я мог делать только небольшие переходы; ночи стали очень холодными, и порой силы и мужество совсем покидали меня. Несколько дней спустя я дошел до реки, которую местные жители называют Дуангоун, и в кустах устроил себе убежище.

Утром я увидел холмик, из которого торчал кусок копья, и догадался, что это могила. Копье я вытащил и взял с собой, чтобы опираться на него при ходьбе.

Через сутки я вышел к реке Карааф. Я был настолько изнурен, что с трудом преодолел сильное течение этой многоводной реки и при этом едва не погиб. Кое-как перебравшись на противоположный берег, я на четвереньках дополз до кустарника и улегся там, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, изнемогая от холода и голода. Помню, что я уже не надеялся дожить до утра и горько сожалел о своем опрометчивом поступке, из-за которого попал в беду. Долго я проникновенно молился богу, умоляя его смилостивиться надо мной и не оставлять без помощи и поддержки. Всю ночь страшно выли дикие собаки, словно в ожидании, когда, наконец, они смогут полакомиться моими останками. Я боялся, как бы они не напали, не дожидаясь моей смерти.