Дмитрий Петров-Бирюк - История моей юности

— А тебе что? — огрызнулся кто-то из ребят.

— Гляди, а то я те покажу «что», — грозно посмотрел на него Гришка.

Удивительно, до чего же Гришка Чубарь похож на Кодьку. Такой же властный, грубиян. Такой же зачинщик шумных игр и налетов на огороды. Я выжидающе смотрел на Гришку. Его-то слово для меня, конечно, было авторитетно.

— Брехня! — выпалил Гришка.

— Что — брехня? — подскочил я от изумления.

— А то брехня, что это не ты написал.

— А кто же?

— Это ты переписал из какой-нибудь книжки.

Мне было лестно слышать от Гришки, что он мне не верит, что это именно я написал об индейцах, а в то же время обидно, что он усомнился в моих способностях.

— Да ты что, Гриша, — миролюбиво сказал я. — Чего же мне переписывать. Да ты знаешь, какой я писучий?.. — расхвастался я. — Да если я захочу, то и получше этого могу сочинить…

— Тож мне, сочинитель, — с пренебрежением процедил сквозь зубы мальчишка. — Напишет он… Знаем мы таких бумагомарак… — В добавление к этому он сказал такое отвратительное и похабное, от чего ребятишки смущенно захихикали, а меня так взорвало, что я закатил ему добрую пощечину.

— Ах ты, гад! — взвыв от ярости, ринулся на меня Гришка. — Драться еще…

Сцепившись друг с другом, мы завертелись по комнате, опрокидывая стулья и табуретки. Мальчишки, давая нам место для драки, рассыпались по сторонам, искрящимися глазенками наблюдая за каждым нашим движением.

— У-у! — скрипел зубами Чубарь. — Изу-ве-чу!

— А я тебя покалечу! — в тон ему отвечал я.

Мой противник был года на два старше меня, крепче и сильнее. Но я ему не уступал. Крепко сжимая друг друга в объятиях, мы катались по полу.

— Сдавайся, Сашка! — кричал мне Чубарь. — А то все едино задушу.

— Я тебя сам задушу, — воинственно хрипел я, чувствуя, что последние силы мои иссякают. Гришка, по-видимому, это понял. Он еще раз встряхнул меня и шваркнул на пол. Падая, я услышал, как на мне затрещала рубашонка. Я похолодел: она у меня была единственная. Ребята испуганно завопили:

— Рубашку порвал!.. Рубашку порвал!..

Я заплакал. Моргая, Гришка озадаченно смотрел на меня.

— Ну чего ты ревешь-то? — сказал он ворчливо. — Сам же налез… Ежели б не лез, так ничего б и не было.

— Не плачь, Сашурка, — сочувственно сказал Володька Свистун. — Мы ее тебе зашьем… Есть у тебя нитки и иголка?..

— Чего зря ляскать-то, — оборвал Гришка Свистуна. — Разве ж ее теперь зашьешь? Она же свой век-то отжила уж. Вишь, какая трухлявая. Надо Сашке новую рубаху добывать.

— А где ты ее добудешь-то? — недоумевающе поднял на него глаза Володька.

— А это уж не твоя забота-печаль, — подмигнул Гришка. — Может, свою рубаху отдам…

— Фьють! — насмешливо свистнул Володька. — Богач, продай куски!

— Вот возьму и отдам свою рубашку. Понял? — презрительно произнес Гришка.

— Хвастаешь, — махнул рукой Володька.

Я тоже, конечно, не особенно-то верил Гришке. Подумаешь, действительно, какой богач. Откуда бы он взял рубашку? У него и у самого-то, наверно, не более двух.

Поговорив о происшедшем, ребята разошлись. Ушел и Чубарь. Я остался один. Плача, я стал зашивать рубашку. Но у меня ничего не клеилось. Я то зашивал, то снова распарывал… За этим занятием меня и застал Гришка Чубарь.

— Да брось ты ее к дьяволу, — вырвал он у меня из рук рубашку. — Она же негожа… Бери-ка вот эту лучше, — сунул он мне почти новую ситцевую синюю рубашку. — Надевай!

Недоверчиво взглянув на мальчишку, я надел ее, но она была мне велика.

— Где ты ее взял? — спросил я у Гришки.

— А тебе не все едино, — ухмыльнулся мальчишка. — Носи себе на здоровье.

— Нет, ты все-таки скажи, где ты ее взял? — допытывался я упрямо.

— Ну, украл, а что?

— Ворованную не буду носить, — твердо заявил я и, проворно сняв с себя рубаху, вернул ее Гришке.

Чубарь опешил. Этого он от меня никак не ожидал.

— Не будешь носи-ить? — протянул он и расхохотался. — Подумаешь, фря какая. Не хочешь носить — не надо. Я сам изношу. А ты вот походи голый. Ха-ха-ха!..

— Буду ходить голый, а ворованного не надену, — сказал я.

— Ну и черт с тобой, дурак! — рявкнул Гришка. — Не надевай. Пожалел гада, а он еще задается.

Сунув рубаху себе в карман пальто, он, гневный, распаленный, направился к двери. Но у порога остановился и сердито взглянул на меня.

— А мою рубаху возьмешь? — спросил он хмуро.

— Какую?

— А вот эту, — распахнул он пальтишко и показал мне свою старенькую, латаную, но чистую рубашку.

Я молчал.

— Ну, что молчишь-то? — гаркнул Гришка. — Ежели будешь носить, так бери, носи, пока дают… Возьмешь, что ли?

— Твою бы взял, — нерешительно проговорил я, все еще сомневаясь в том, что Гришка делает это искренне.

— Ну и бери, — простодушно сказал мальчуган и, сбросив пальто, стянул с себя рубашку.

— Надевай!.. Когда дают — бери, а бьют — беги, — нравоучительно приговорил он.

Я надел на себя Гришкину рубашку, а он ту, синюю, которую предлагал мне раньше. Потом Гришка любовно оглядел меня со всех сторон, похлопал по спине и расплылся в довольной улыбке.

— Ну, чертяка, носи себе, да знай, что Гришка, брат, такой человек, что для дружка своего он ничего не пожалеет.

Я промолчал, хотя видел, что мальчишке очень хочется услышать от меня слова признательности и благодарности за свой великодушный дар.

Постояв у порога, Гришка сказал:

— А знаешь, Сашка, сочинение-то об индейцах ты здорово написал. Ей-богу, не брешу! — И он вышел.

Однажды отец пришел домой чем-то возбужденный и немного подвыпивший.

— Ну, Сашурка, — сказал он весело, — наши дела поправляются.

— Работу нашел, папа?

— Нашел, сынок, слава богу. Всю зиму буду работать, пока лед на море не стает. Море будем обмерять… Понимаешь, сынок, — говорил радостно отец, — какая выгодная работа-то. По целковому в день будут платить. Это, пожалуй, ежели лед продержится зиму, то можно рубликов пятьдесят-шестьдесят подработать.

— Соберем на дорогу, — мечтательно проговорил я, — и уедем в станицу… Правда, папа?

— Непременно, сынок, — подтвердил отец. — Подсоберем деньжат и трахнем отсюда… Ха-ха!.. Ну их и с морями, не подходят они нам для жизни.

Улегшись спать, мы долго не могли заснуть, все строили планы на будущее, мечтали. Утром отец проснулся еще до рассвета. Он растопил чугунок, вскипятил чай и, одевшись потеплее, ушел на море.

В первые дни работы отца морозы были легкие. Отцу даже приятно было работать при такой бодрящей температуре. Приходил он с работы уже вечером, раскрасневшийся от мороза, веселый и жизнерадостный.

Каждый раз к его приходу я докрасна накалял чугунок. В комнате нашей стояла приятная теплота. Мы с отцом ели горячую картошку, пили чай с кренделями, блаженствовали, наслаждаясь жизнью.