Аза Тахо-Годи - Жизнь и судьба: Воспоминания

Надо сказать, что меня всегда поражала удивительная мобильность Владимира Николаевича. Может быть, связано это с многолетней его альпинистской закалкой. Алексей Федорович относился к горным походам Владимира Николаевича вполне понимающе. Он сам любил горы и в середине 1930-х, немного отойдя от ареста и лагерного бытия на Беломорско-Балтийском канале, совершил ряд больших путешествий по Кавказу вместе с Валентиной Михайловной, переваливая через горы Северного Кавказа на благословенный юг. Владимир Николаевич, признанный авторитет в альпинистских подвигах, так и остался для всех нас непревзойденным образцом и почти что сказочным героем. А почему, любопытно, математики стремятся в горы? Владимир Николаевич не одинок — там побывали (упомяну мне знакомых) люди и старше его (например, член-корреспондент РАН Борис Николаевич Делоне — мастер альпинизма), и младше (например, академик Игорь Ростиславович Шафаревич и, конечно, сыновья В. Н.). Наверное, уход снежных вершин в бесконечное небо вдохновляет.

Вспоминается мне Владимир Николаевич строгим, сосредоточенным, весь в черном. Он читает псалтирь у гроба Валентины Михайловны Лосевой в январе 1954 года. Лежит, как сказочная спящая красавица, моя дорогая и единственная Мусенька. Окна наглухо занавешены, зеркала — тоже, на старинной парче (накрыла ею круглый столик) старинная книга священная, свеча в старинном подсвечнике — остатки прошлой жизни.

А потом кладбище, Ваганьково, сорокаградусный мороз — всю ночь жгут костры могильщики, земля не поддается, та самая, что во сне приснилась в больнице Валентине Михайловне, будто из-под нее она не может выбраться. И Владимир Николаевич тут же у разверстой могилы и шапку снял — мороз лютый. Я одета тепло, но холод пробирает, и получаю воспаление среднего уха, болею. Владимир Николаевич — крепок, закален в горах, здоров и еще утешает, и цветы бросаем на холмик, а они тут же стекленеют — мороз. Вот так запомнился мне Владимир Николаевич.

Многие годы он всегда на панихидах у могил Валентины Михайловны и Алексея Федоровича и в храме, где к столетию Лосева я объявляю во всеуслышание о постриге четы Лосевых, новость, которую в этот же день передает вражеский «Голос Америки». Каждый год 29 января звонок от Владимира Николаевича — помнит о Валентине Михайловне, я уж не говорю о 24 мая — дне кончины Алексея Федоровича — всё и всех помнит старый друг. Меня тоже поздравляет с моим днем рождения, ежегодно и с именинами (я во крещении — Наталья).

В память о Владимире Николаевиче у меня хранятся среди других книг, очень серьезных, том начала века (переизданный в 1992 году репринтом): Дьяченко Григорий, «Практическая симфония для проповедников Слова Божия», и, что особенно мне дорого, книжечка — результат огромного преподавательского опыта Владимира Николаевича — «Проблемы педагогики высшей школы» (М., 1990) с автографом Владимира Николаевича.

Все-таки редкостный человек В. Н. Щелкачев. Какая твердость воли и принципиальность в самых главных жизненных вопросах! Советская страна, советский народ переживают пятилетки безбожия (они так и назывались), идет искоренение православия (да и любой другой конфессии на территории СССР) — а профессор Щелкачев постоянный прихожанин храма Ильи Обыденного, что на Метростроевской (бывшая Остоженка, теперь снова обрела свое старое наименование). Он, арестант, не боится говорить о своей вере, впитанной от родителей еще мальчиком, и, будучи лауреатом Сталинской премии, не скрывает своих убеждений. Естественную, сердцем оправданную веру он поддерживает разумом — недаром его учителя в университете — выдающиеся ученые и верующие люди, и недаром А. Ф. Лосев требует Высшего синтеза — религии, философии, науки, искусства и нравственности. И сам апостол Павел пишет: «Верою разумеваем» (Послание к евреям. 11:3). Но есть еще опыт, есть незабываемые встречи, озарившие всю сознательную жизнь человека. Вот о такой встрече мне рассказывал не раз Владимир Николаевич. И случилось это в самые трудные для молодого человека дни, в ссылке, в Казахстане, в городе Алма-Ата. Город испокон века славился яблоками, так и называется до сих пор «Отец яблок». В этом городе Владимир Николаевич встретил матушку Параскеву (Матиешину), которая стала его наставницей в жизни духовной, стала поистине духовной матерью, и связь с ней Владимир Николаевич никогда не прерывал, где бы она ни находилась в многотрудные годы, и уже сам на склоне жизни посещал обитель, где матушка нашла себе приют, а затем и вечный покой (скончалась в 1952 году), и где ее почитали как новомученицу (см. Собор новомучеников и исповедников российских в «Православном церковном календаре» на 2006 год).

Владимир Николаевич, старость которого мы как-то не замечали, пострадал в последние годы от невежества врачей. Ему трудно было передвигаться с больным позвоночником, и он нуждался в помощи. А помощи-то настоящей и не было. Самостоятельность — вот что надо было Владимиру Николаевичу. Он все еще продолжал ездить в свою академию, даже вел семинар, на который являлись сто пятьдесят душ, и сам экзаменовал. Я удивилась, зачем самому? Нет, строгость и порядок необходимо соблюдать. Доброе сердце, душа открытая человеку, но в науке и учебе — строгость, как было некогда у его собственных учителей.

А как Владимир Николаевич помогал несчастным, попавшим в беду! Подробно рассказывал мне (и, наверно, другим, хотя бы профессору-искусствоведу Наташе Померанцевой, дочери его друга, профессора-математика университетского Алексея Николаевича Померанцева, — с Наташей мы друзья). И рассказывал не для того, чтобы сказать о себе, а чтобы мы пожалели несчастных, помолились о них, укрепили бы своей верой самого Владимира Николаевича.

Однажды в его квартире появились две старухи, нищие, изможденные, в каких-то грязных халатах, без копейки, только паспорта есть. Оказалось, родня из Грозного, где когда-то начинал свою нефтяную эпопею Владимир Николаевич. Несчастных вывезли на бронетранспортерах в чем были одеты — халаты, старые тапки, но в карманах паспорта. Изможденные, вшивые, пережившие блокаду голода, холода, смерти. Их увезли в Минводы, посадили в поезд и отправили в Москву, где, по словам двух старух-сестер, есть какая-то родня. И что вы думаете? Владимир Николаевич не только принял их, омыл, обул, одел, накормил, но и нашел хороший дом престарелых под Москвой, куда он потом регулярно ездил, посещая старух. А они — неверующие, упрямые атеистки, совсем чужие по взглядам, по духу. Куда деваться ему, за веру страдавшему Владимиру Щелкачеву? Но ничего, до того проник в их душу, да так твердо их повел, что старухи даже стали причащаться. А из-за них он ведь чуть сам не попал в катастрофу — бросился к автобусу, к ним торопился, да упал, да чуть не под колеса. (Не отсюда ли начались боли в позвоночнике? А врачи их еще усугубили своей неграмотностью.) Все сделал, и пенсию, и уход, и приличное содержание, и, наконец, похоронил их по-православному, как положено, и на поминовение выделил деньги.