Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

Я шепчу Джей Пи, что Мандела кажется праведником. Он похож на Ганди: в нем нет ни грамма зла. Его глаза, испорченные многими годами работы на безжалостном солнце в тюремном известняковом карьере, полны мудрости. Очевидно, что этот человек знает нечто чрезвычайно важное о жизни. Он смотрит прямо на меня, пожимает руку и говорит, что восхищается моей игрой. От смущения могу лишь пробормотать что-то маловразумительное.

Мы идем вслед за ним в большую залу, где уже подан официальный ужин. Мы с Брук сидим за столиком самого Манделы. Брук — справа от меня; Мандела — рядом с ней. Всю дорогу он рассказывает нам истории из жизни. Я хочу о многом его спросить, но не дерзаю перебивать. Он рассказывает про остров Роббен, на котором провел восемнадцать из двадцати семи лет своего тюремного заключения, о том, как ему удалось наладить общий язык кое с кем из охранников. В качестве особой поблажки они иногда позволяли ему сходить на берег небольшого острова с удочкой, чтобы выловить на ужин пару рыбин. Он улыбается, вспоминая, и в улыбке этой сквозит ностальгия.

После ужина Мандела поднимается из-за стола и произносит прочувствованную речь. Основная ее мысль: все мы должны заботиться друг о друге, именно в этом и заключается цель нашей жизни. Но, кроме того, мы должны позаботиться о самих себе, а для этого нужно взвешенно подходить к принятию решений, строительству отношений и даже своим словам. Нам следует тщательно управлять своей жизнью, иначе мы неизбежно станем жертвами. Мне кажется, что Мандела обращается лично ко мне, что он в курсе того, как бездарно я расходовал свой талант и здоровье.

Он говорит о расизме — не только в Южной Африке, но и во всем мире. Расизм — дитя невежества, утверждает он, и единственное спасение от него — образование. В тюрьме Мандела использовал каждую свободную минуту, чтобы учиться, создал там некое подобие университета, где он и другие заключенные преподавали друг другу самые разные дисциплины. Выжить в одиночестве тюремного заключения ему помогли книги; особенно он полюбил Толстого. Одним из самых жестоких наказаний, изобретенных для него тюремщиками, было лишение права учиться на четыре года. И вновь его слова, кажется, обращены прямо ко мне. Я вспоминаю о той работе, которую мы с Перри проделали в Вегасе, о нашей чартерной школе, и слова Манделы вселяют в меня новую энергию. В то же время я чувствую смущение. Впервые за много лет я столь ясно осознал собственный недостаток образования. Чувствую свою обделенность. Мне уже кажется, что недостаток образования — преступление, и я в нем виновен. Я думаю о многих тысячах жителей моего родного города, ставших жертвами этого преступления, лишенных образования и даже не представляющих себе, чего они лишились.

Наконец Мандела заговорил о себе. Он рассказывал, что любое путешествие трудно, и все же те, кто идут своим собственным путем, получают в дар ясность мысли. Когда он вновь опускается на стул, я понимаю: мой путь по сравнению с его — ничто. И все же это не главное. Ведь, по словам Манделы, любой путь по-своему важен и ни одна дорога не закрыта.

Я прощаюсь с Манделой, полностью подпав под его обаяние. Позже один приятель познакомил меня с получившим Пулитцеровскую премию романом «Смерть в семье» [43] Роман Джеймса Руфуса Эйджи, за который автору посмертно присудили Пулитцеровскую премию в 1958 году. , где женщина в глубокой скорби думает: «Теперь я стала взрослым членом человеческой семьи». «Она думала, что никогда раньше ей не выпадало шанса узнать, сколько может вытерпеть человеческое существо, — говорится о героине далее. — И вот теперь она любила и почитала каждого, кому когда-либо доводилось страдать, включая и не сумевших вытерпеть уготованное им».

ЧТО-ТО В ЭТОМ РОДЕ я чувствовал, расставаясь с Манделой. Об этом думал, когда вертолет поднимался над взлетной площадкой. Я любил и почитал любого, кому довелось когда бы то ни было испытать страдание. Теперь и я стал более взрослым членом человеческой семьи. Бог хочет, чтобы мы взрослели.

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР. Последние часы кошмарного 1997 года. Мы с Брук отправляемся на очередную вечеринку. На следующее утро я просыпаюсь рано. Натягивая одеяло на голову, чтобы вздремнуть еще, вдруг вспоминаю, что у меня назначена тренировка с молодым спортсменом Винсом Спэйди. Я совсем уже было решаюсь отменить ее, но… «Нет, — решительно заявляю себе. — Ты не можешь этого сделать. Теперь ты — другой человек. Нельзя начинать 1998 год с тренировки, пропущенной из-за того, что ты проспал».

Я вытаскиваю себя из постели и отправляюсь на встречу со Спэйди. Хотя это просто тренировка, мы оба ждем ее с нетерпением. Спэйди превращает наш матч в настоящую битву, и я ценю его решительность, особенно после того, как добиваюсь победы. Я ухожу с корта измотанным, но сильным, как прежде.

— Это будет мой год, — говорю я Спэйди. — 1998-й — уже мой год.

Брук отправляется со мной на Открытый чемпионат Австралии. На ее глазах я быстро расправляюсь с тремя соперниками. Увы, затем она смотрит нашу встречу с испанцем Альберто Берасатеги. Я выигрываю в двух сетах, но затем каким-то невероятным образом ухитряюсь проиграть матч. Берасатеги — неудобный соперник, и все же я уже почти одержал над ним верх. Абсолютно нелепый проигрыш, лишь несколько раз за карьеру мне доводилось проигрывать матч, в котором я опережал противника на два сета. Интересно, это — лишь случайное повторение ошибок прошлого или все-таки начало конца?

Отправляюсь на турнир в Сан-Хосе. Игpa идет хорошо. В финале мы встречаемся с Питом Сампрасом. Он рад моему возвращению, рад видеть меня по другую сторону сетки. Похоже, даже скучал по мне. Должен признаться, я тоже соскучился. Я выигрываю, 6–2, 6–4, и, кажется, до самого конца он немножко болеет за меня. Он знает, чего я пытаюсь добиться и сколько усилий придется мне ради этого предпринять.

В раздевалке подшучиваю над тем, как легко мне досталась победа:

— Ну, и каково это — проиграть кому-то из второй сотни рейтинга?

— Ничего страшного, — отвечает Пит. — Это больше не повторится.

Затем я переключаюсь на последние сплетни о его личной жизни: говорят, он расстался со своей студенткой-юристкой и теперь встречается с актрисой.

— Плохая идея, — заявляю я.

Эти слова застают нас обоих врасплох.

В комнате прессы меня сразу спрашивают про Пита и Марсело Риоса, который сражается за первое место в мировой классификации:

— И кто из них, по-вашему, будет первым номером?

— Никто.

Нервный смех.

— Я думаю, что сам стану первым.

Бурный хохот. Все изумленно глядят на меня, затем тщательно фиксируют это безумное пророчество в своих блокнотах.

В марте я еду в Скоттсдейл, где выигрываю уже второй стандартный турнир. Побеждаю австралийца Джейсона Столтенберга. Как и полагается типичному австралийцу, он старателен и спокоен, обладает способностью прекрасно бить с обеих сторон, навязывая свою игру. Встреча с таким соперником — прекрасная проверка для нервной системы. И я ее прохожу.