Андре Агасси - Откровенно. Автобиография

Мы с Джей Пи сидим в углу гостиной и пристально смотрим на пса. Тот, в свою очередь, пялится на нас.

— Было бы круто, если бы эта собака сидела здесь, — говорит Джей Пи, показывая на место у моих ног.

Я смеюсь.

— Нет, правда. Сейчас это совершенно бессмысленная собака, не твоя собака. Не твой дом. Не твоя жизнь…

— Хм.

— Андре, этот стул украшен красными цветочками.

Я смотрю на стул, на котором сидит Джей Пи, словно впервые вижу его.

— Красные цветочки, Андре, — повторяет Джей Пи. — Красные цветочки.

ПОКА Я СОБИРАЮСЬ на Открытый чемпионат Австралии 1999 года, Брук хмурится и бесцельно бродит по дому. Ее раздражают мои попытки вернуться в спорт. С учетом наших напряженных отношений вряд ли ее волнует мой предстоящий отъезд. Но ее раздражает пустая, как она считает, трата моего времени. При этом она явно не чувствует одиночества.

Я прощаюсь с ней, она желает мне успеха.

Я дохожу до шестнадцатого раунда. В ночь перед игрой звоню Брук.

— Все это так трудно, — вздыхает она.

— Что все?

— Все. Мы с тобой.

— Да, правда.

— Мы так далеко друг от друга.

— Австралия далеко, да.

— Нет, не то. Даже если мы в одной комнате, мы все равно далеко друг от друга.

«Ты назвала всех моих друзей „шипами“ и „прилипалами“, — думаю я. — Разумеется, после этого мы далеки друг от друга».

— Я знаю, — говорю я вслух.

— Когда ты вернешься, нам надо поговорить. Обязательно.

— О чем?

— Когда ты вернешься, — повторяет она. Кажется, она очень взволнована. Неужели она плачет?

— С кем ты играешь? — Брук решила сменить тему.

Я называю имя моего соперника. Брук в жизни не отличала эти имена друг от друга и не знает, что за человек стоит за каждым из них.

— Вас покажут по телевизору? — спрашивает она.

— Не знаю. Может быть.

— Я посмотрю.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Несколько часов спустя я играю со Спэйди, тем самым, с которым играл тренировочный матч в новогодние праздники год назад. Он выступает вдвое хуже меня. В свои лучшие дни я бы победил его с линейкой в руках. Но тридцать две недели из последних пятидесяти двух я провел в путешествиях, и это не считая тренировок с Джилом, работы, связанной со школой, и семейных проблем. У меня не выходит из головы телефонный разговор с Брук. Спэйди обыгрывает меня в четырех сетах.

Газеты безжалостны. Они напоминают, что из последних шести турниров Большого шлема я стабильно вылетал на самых ранних этапах. Что ж, зато честно. Но они также пишут, что я выставляю себя на посмешище. «Что-то он подзадержался на сцене, — ерничает пресса. — Похоже, Агасси не в силах понять, когда подходит время прощаться. Он выиграл три Шлема. Ему почти двадцать девять. Сколько еще он намерен играть?»

И каждая вторая статья начинается с избитой фразы: «В то время как его ровесники уже подумывают уходить на покой…»

Я ПОЯВЛЯЮСЬ В ДВЕРЯХ и зову Брук. Тишина. Сейчас позднее утро, она наверняка уже на студии. Я целый день жду, пока Брук появится дома. Пытаюсь расслабиться, однако питбуль-альбинос, злобно провожающий меня взглядом, не способствует отдыху.

Брук появляется, когда на улице уже сгустился мрак. Погода испортилась. Начинается дождливый, неприветливый вечер. Она предлагает сходить поужинать.

— Суши?

— Прекрасно.

Мы едем в один из наших любимых ресторанов — Matsushita и присаживаемся в баре. Я голоден. Заказываю сашими из голубого тунца, роллы с крабом, желтохвостом, огурцом и авокадо. Брук вздыхает:

— Ты вечно заказываешь одно и то же.

Я слишком голоден и устал, чтобы придавать значение ее замечаниям. Она снова вздыхает.

— Что не так?

— Я просто не могу смотреть тебе в глаза.

В ее глазах слезы.

— Брук?

— Правда, я не могу на тебя смотреть.

— Ну, что ты, не надо. Вдохни поглубже. Пожалуйста, прошу тебя, постарайся не плакать. Давай попросим счет и пойдем отсюда. Поговорим об этом дома.

Не знаю почему, но после всего, что газеты вывалили на меня за последние дни, мне все же не хочется, чтобы завтрашние номера пестрели сообщениями о том, что я был замечен ссорящимся с женой.

В машине Брук продолжает плакать.

— Я несчастна, — всхлипывает она. — Мы несчастны. И я не знаю, сможем ли мы быть счастливыми, если останемся вместе.

Вот, значит, что. Вот оно.

Я вхожу в дом, словно зомби. Достаю костюм из гардероба: вещи там расположены в столь идеальном порядке, что на это страшновато смотреть. Начинаю понимать, как тяжело, должно быть, приходилось Брук, вынужденной жить с моими поражениями, приступами молчания, взлетами и падениями. Но, кроме того, замечаю: в этом гардеробе моим вещам отведено до смешного мало места. Что ж, символично. Я вспоминаю слова Джей Пи: «Это не твой дом».

Хватаю несколько вешалок со своей одеждой и спускаюсь вниз.

Брук сидит на кухне, всхлипывая. Не плачет, как в ресторане и в машине, а всхлипывает. Она сидит у разделочного стола на табурете, как на островке. Снова на острове. Так или иначе, проводить время вместе нам удается только на островах. И мы сами — острова. Два острова. Не могу вспомнить, когда было иначе.

— Что ты делаешь? — спрашивает она. — Что происходит?

— Ты о чем? Я ухожу.

— На улице дождь. Подожди до утра.

— Зачем? Надо жить настоящим.

Я собираю самое необходимое: одежду, блендер, ямайский кофе, френч пресс — и подарок, который недавно сделала мне Брук. Это та самая пугающая картина, которая много лет назад так поразила нас с Фили в Лувре. Она заплатила художнику, чтобы он сделал точную копию. Я смотрю на мужчину, который хватается за скалу. Как ему удалось до сих пор не упасть? Забрасываю вещи на заднее сиденье авто — недавно купленного «кадиллака» с откидной крышей. Он сделан в 1976-м — последнем году, когда выпускались машины этой серии. Машина ослепительно-белого цвета — поэтому я назвал ее Лили. Поворачиваю ключ в замке зажигания, и на приборной панели загораются огоньки, как на корпусе старого телевизора. На одометре 37 тысяч километров. Лили — моя полная противоположность. Старая, но с небольшим пробегом.

Я вылетаю на шоссе.

В километре от дома начинаю плакать. Сквозь слезы и наползающий туман едва могу разглядеть хромированную фигурку на капоте своей машины. Но продолжаю ехать до самого Сан-Бернардино. К этому времени туман сменился снегом, и проезд через горы закрыли. Я звоню Перри, чтобы узнать, существует ли другой путь в Вегас.

— Что случилось? — встревожился он.

— Мы расстаемся, — объясняю я. — Между нами все кончено.

Я вспоминаю день, когда расстался с Венди, как я, в расстроенных чувствах, припарковавшись у обочины, названивал Перри. Думаю о том, сколько всего произошло с тех пор, и вот я вновь, выйдя из припаркованной неподалеку машины, звоню Перри, сердце мое разбито.