Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Первые дни на свободе, о которой столько мечтал, без крыши над головой. Бродил по улицам с мыслью о тарелке горячего супа, но милостыню просить духа не хватало. Спать устраивался на крыльце Дома культуры, дождавшись конца последнего киносеанса: после того как все выйдут, можно тут примоститься. Третьего мая снова пришел в лагерь. Прощальный ритуал подразумевал врачебный осмотр. Он весил тогда сорок шесть кило. Осматривавшая его врач изумилась: «Как это вы в таком состоянии дожить умудрились?»

Отсюда путь в Томскую губернию — к семье Гуляевых. Бывших зэков, обращавших на себя внимание истощенным видом и специфическим одеянием, на каждом шагу подстерегали неприятности. В одиночку лучше не ходить — пришлось дождаться, пока соберется группа, направлявшаяся в те же края. Привокзальная милиция загнала всех в одно купе и выпустила только на конечной станции. Во время пересадки в Кургане Янек, у которого было много свободного времени до отхода следующего поезда, решил осмотреть город. Его сразу же задержали и препроводили в приемную для бездомных. Все это долго тянулось бы, не скажи он тогда, кто он и куда направляется. Наконец, добрался до станции Татарская и нашел адрес, написанный для него на бумаге: улица Закрыевского 105.

Гуляевы его откормили, одели, а дальше заботься о себе сам. В течение последующих двух лет хватался за любую работу. Позади четыре года высшего образования: в далекой Сибири он был специалистом, кадром. Его взяли на работу в скотоубоечную под громким названием «Мясной комбинат», потом — на строительство электростанции в Томске, после отправили на Кавказ, где он по снабженческой части трудился в стройбатах. Осенью 1944-го вышла на свободу Камилла.

В конце того года тогдашний премьер-министр Польши Болеслав Берут в целях усиления своего авторитета выхлопотал у Сталина разрешение досрочно освободить из советских лагерей польских коммунистов вместе с их семьями. Ведущих руководителей давно уже не было в живых, а искать остававшихся в заключении и разбросанных по всему ГУЛАГу НКВД не спешило. Мол, не фигурируют в списках, и все. Под освобождение подпадали лишь те, на кого подавалось официальное прошение: требовалось указать фамилию и конкретное место пребывания. Однако аресты тридцатых годов затрагивали, как правило, всех близких, и, в сущности, об участи арестованных знать было некому. Получалось, что в этой ситуации рассчитывать можно было только на случай, непредвиденную встречу в тюрьме, по дороге, когда кто-то мог что-то услышать, передать данные, так сказать, из уст в уста, — тех выпускали тотчас. Другим пришлось ждать 1956 года. Но были такие, кого и вовсе не нашли.

Известие об освобождении поляков просочилось в советскую прессу, у лагерников доступа к информации, разумеется, нет, но Камилле в руки попал оторванный кусок газеты с фотографией деятелей Польского союза патриотов и фамилией Болеслава Дробнера, которого она лично знала со студенческих лет в Цюрихе. Она немедленно ему написала, и он в это дело вмешался. Вот так, через восемь лет, ее освободили.

Террор подразумевал и бюрократически строгий порядок: ей вернули все, что было отобрано у нее в тюрьме (эти вещи выслали следом за ней в лагерь). В том числе и швейцарские часы, купленные еще в Цюрихе накануне рождения сына. Когда после освобождения она ехала к Янеку, почти неделю добираясь из Красноярска на Кавказ, в поезде из картонного ее чемодана выкрали почти все вновь обретенное имущество. Но часики были на руке и уцелели. Они перестали ходить совсем недавно.

В мире, где люди исчезают бесследно, поражала любая сохранившаяся мелочь. До ареста у Янека лежала на сберкнижке тысяча рублей. Когда, вернувшись в Москву в июле 1945-го, больше шутки ради он решил проверить свой счет, оказалось, что тот не только за ним продолжал числиться, но за эти семь лет набежали хорошие проценты. Обрадовавшись столь неожиданному повороту событий, Янек отправился в техникум за книгами, которые когда-то оставил на складе. Увы, опоздал всего на пару недель. В мае 1945-го начальство общежития распорядилось считать студентов, не явившихся к этому времени за своими вещами, погибшими на фронте. Освобождение из лагерей, по-видимому, в расчет не принималось. И книгами Янека пополнилась местная библиотека.

В 1995 году он приехал в Москву читать в университете лекции и заодно зашел в Мемориал выяснить, нельзя ли ознакомиться с материалами следствия по его делу и делу матери. Доброжелательная дама, романистка по специальности, сначала попросила его не обращаться к ней по-советски «товарищ», а потом посоветовала написать ходатайство в архив ФСБ с просьбой об искомых документах. Через два дня он получил разрешение.

Когда он вошел в это памятное и совсем недавно такое страшное здание, его уже ждали две папки с бумагами. «Сколько у меня времени на знакомство?» — спросил служащую. «Сколько понадобится», — вежливо ответила та. Словом, попал в другую эпоху. Выяснилось, что можно даже отксерокопировать материалы, да вдобавок еще вернули конфискованные при аресте матери его личные документы, которые тут старательно берегли. В том числе и свидетельство об окончании Варшавской гимназии, на которое он когда-то возлагал столь большие надежды.

Поразительно, но при всем безумии того времени Великий террор был по-бюрократически идеально отлажен. В серой папке, которую Янек, вернувшись, убрал в письменный стол, находилось досье — краткая история тех шестнадцати лет, с 1929 по 1945 годы. В июле 2000 года я в его квартире просмотрела эти пожелтевшие страницы. Вот они:

— Свидетельство о приеме на работу Камиллы в «Закрытое заведение для нервнобольных в Амелине, которым руководил доктор Бронштейн, а после Радзивиллович», 1929 год.

— Свидетельство, подписанное моей бабушкой, Яниной Морткович, подтверждающее, что она гарантирует выплату судебного залога, под который выпускают ее сестру, Камиллу Горвиц. Варшава, 1930.

— Освобождение Камиллы Горвиц под залог в размере трех тысяч злотых из предварительного заключения в Варшаве. Подписал «запасной следователь» Ян Демант, 1930 год.

— Приказ об аресте гражданки Леонии Александровны Канцевич. Москва, 22 октября, 1937 год.

— Протоколы следствия: «Проживая в бывшей Польше, лично знала Пилсудского, была тесно связана с его агентами и членами ПОБ [Польского объединения большинства]: Горвиц-Валецким, Сохаки, Жарским». «Находясь на территории СССР, сохраняла контакты с членами коммунистической партии, обвиненными в измене». «Проживая на территории СССР, проявила интерес к заводам, изготовляющим оружие» (обвинение следовало из того, что она работала на полставки в медпункте на территории одного из заводов).