Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Они уселись в плетеные кресла на веранде, прося принести им попить чего-нибудь холодненького, словно устали от дороги, а не от нависшей угрозы. Впрочем, возможно, таким образом они скрывали свой страх от нас, детей, боясь напугать нас.

Роберт Оснос и Иоася Ольчак, лето 1939 г.

Разговор взрослых ничем не отличался от тех, что велись в эти дни во всех домах. «Сколько это может продлиться? Чем все закончится? Какие средства предосторожности? Оставаться или бежать? А где взять противогазы? Если бежать, то куда?» Мы в этих разговорах не участвовали. Нас отправляли резать газеты на длинные полосы. Мы смазывали их клеем «декстрина» и оклеивали ими крест на крест стекла, чтоб они не вылетали при бомбежке. Никому не приходило в голову, что через несколько дней они будут вылетать из зданий вместе с фрамугами и стенами. Нам очень нравилось не известное доселе развлечение. Потом мы пошли мыть руки, в ванной комнате сама ванна уже несколько дней стояла, наполненная до краев водой. «Для запаса. На всякий случай». Мне запретили к ней даже близко подходить. Но искушение было слишком велико. Мы пустили по ней все мои песочные игрушки и развернули морское сражение. «Ладно, она еще маленькая, и ей позволительна дурь. А ты? Не понимаешь разве, что значит война?» — истерично орала панна Анна на Роберта. Он смотрел на нее с изумлением. Не понимая. И откуда ему было знать? Тогда до нас впервые дошло, что творится нечто невообразимое. Раньше на нас никто так не кричал.

3 сентября, в воскресенье, начали бомбить подваршавские окраины, в связи с чем в понедельник — четвертый день войны — нас увезли в Варшаву. Возвращения пригородным поездом, переполненным потрясенными людьми, я не помню. Как и дороги через город, который за эти дни совершенно изменился, на улицах толпились растерянные люди, рядом пылали дома. Не помню и пугающего рычания авиасирен посреди ночи. Ни того, как сбегали в темноте в подвалы, полные чужих, бьющихся в истерике людей. Ни взрывов бомб. Ни ужаса: попадут в нас или нет?

В этот четвертый день войны Роберт отправился к себе, я к себе, и расстались мы с ним на много лет. Правда, перед его отъездом из Польши нам еще удалось несколько раз свидеться, но я не могу вспомнить ни самих встреч, ни прощального расставания.

В июне 1999 года в загородном доме Осносов под Нью-Йорком я задала Роберту вопрос о том, что запомнилось ему из тех военных лет. Оказывается, как и я, он не помнит почти ничего. Всего несколько эпизодов. Никаких чувств. А ведь не могло же его не потрясти, что в первую неделю бомбежки им приходилось бежать из собственной квартиры недалеко от аэродрома, в центр, на Твардую улицу, где жил призванный в армию отец Роберта — дядя Юзеф. Что-то же должен был испытывать оставленный мальчишка, брошенный отцом, предоставившим его и мать самим себе: Юзеф покинул Варшаву по призыву полковника Умястовского, который приказал всем молодым мужчинам выехать из города и двинуться на восток, за линию Вислы. Роберт помнит налеты, неожиданный крик, что в дом попала бомба и надо немедленно бежать. Все выскочили на улицу. Пылала Твардая. Сквозь дым и огонь нельзя было разглядеть, стоит ли еще на той стороне дом бабушки Оснос. Бросились наугад. И нашли в нем очередное бомбоубежище. Он помнит темноту, раненых и убитых, отсутствие воды и рядом отчаяние людей. Но не помнит своей личной реакции на происходившее. Видимо, его детский мозг, впрочем, так же, как и мой, руководствуясь здравым рассудком, воспринимал действительность как кошмарный сон, вытравив все связанные с ним эмоции.

Первого сентября Марыля и Густав Быховские с девятилетней Моникой и пятнадцатилетней Кристиной оставили Варшаву и на маленьком автомобиле «хильман» двинулись с бесконечным караваном машин, мотоциклов, возов, запряженных лошадьми, и пешими через мост Понятовского к востоку за Вислу. Продвижение немецких войск было молниеносным, сданы Быдгощ, Торунь, Гродзянка, страх усиливался, началась эвакуация на восток правительства и властей. Многие бежали. Марыле удалось наконец убедить мужа ехать. Рыся они не дождались. Он не успел вернуться из своего юношеского отряда, контакта с ним никакого не было, но Густав, в силу своего оптимизма, был убежден, что война продлится не дольше двух недель. Скоро все снова соберутся на Вильчей.

А тем времен Рысь с группой друзей пробивался из Закопан в Варшаву. В первые дни войны немцы, атаковавшие Польшу со стороны Словакии, заняли Подгале. Юношеский отряд распустили, и мальчикам посоветовали добираться до дома на свой страх и риск. Сначала они бодро шли по шоссе, всем строем, задорно и весело, с песнями, но первый же немецкий налет рассыпал их и заставил бежать. Позже, когда стемнело, они уже проскальзывали осторожнее, проселочными дорогами. А между тем родные Рыся все больше удалялись от Варшавы, двигаясь ночью с выключенными фарами под нескончаемыми налетами. Днем прятались во рвах посреди плача беженцев — потрясенных, растерянных и беспомощных.

Д-р Густав Быховский

Когда добрались до Люблина, кончился бензин. В городе уже не было ни одного свободного для ночлега места, и пришлось ночевать под открытым небом. А сверху сыпались бомбы. Маленькая Моника кричала: «Скажите им! Пусть перестанут!» В Люблине невероятным стечением обстоятельств столкнулись с Юзефом Осносом, который покинул Варшаву на следующий день после их отъезда. Он обещал горючее достать. Они договорились, что встретятся вечером и дальше в путь двинутся вместе, но в темноте, застряв в толпе, охваченной паникой, потерялись. Утром Быховские раздобыли какое-то средство передвижения и двинулись в направлении Вильно, а Юзеф — Румынии.

Шестого сентября, когда немцы были уже совсем близко, из Варшавы бежал отец Павелека Густав Бейлин, вместе с женой Олей, оставив сына под присмотром бабушки и деда. У него были более чем основательные причины опасаться немцев. Незадолго до войны он в Берлине в качестве адвоката выступал по делу известной польской актрисы, обвинявшейся гитлеровцами в шпионаже в пользу Польши. Его участие могли не забыть. И действительно, через три дня после того, как немцы вошли в Варшаву, в его квартире на Уяздовских аллеях появилось гестапо. К счастью, он был уже во Львове.

Павелек остался с дедом, бабкой и тетками. Боясь, что гестаповцы начнут разыскивать родных Густава, все, как только немцы вошли в Варшаву, укрылись в Милянувке, недалеко от Варшавы, под чужими фамилиями.