Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Утром мы побегали по Гагре и, воспользовавшись попутной машиной, отправились в Сочи. На обратном пути у нас было только одно приключение. Огнедышащее блюдо нас подвело: в Туапсе у нас не хватило одного рубля на билеты, даже при условии ничего не есть по дороге. В городе — ни одного знакомого человека. Неприятно. Но мы не растерялись. Побегав по вокзалу, мы увидели в окне одного из вагонов Михаила Васильевича, который в нужную нам минуту ехал в Москву. Мы заняли у него недостающий рубль.

Нам ещё нужно было заехать в Ростов-на-Дону. По просьбе Марины Станиславовны мы хотели получить свиданье с Олегушкой. Дело в том, что вскоре после закрытия колонии Олег осуществил свои намерения и встал на путь отшельничества. Он уехал на Кавказ и поселился в пустынных горах недалеко от Красной Поляны. Там их было несколько человек, одного из них мы и встретили по пути в Красную Поляну. С ним был и наш Борица. Жили они в крохотных избушках-землянках, выстроенных своими руками. Такую келью выстроил и Олег. Он поступил в послушники к древнему афонскому старцу-монаху.

Отшельники жили тяжёлым трудом: мотыгой и лопатой возделывали клочки земли, а зимой вырезали ложки из самшита. К весне ложек накапливалось много и они посылали кого-нибудь продавать их на базар в Красную Поляну. На вырученные деньги покупали соль — единственный продукт, который сами они не могли ни сделать, ни вырастить.

Всё свободное время они проводили в молитве, а Олег, кроме того, писал своё философское сочинение, довести которое до конца он считал главным делом жизни.

Так продолжалось года три, при чём за это время Олег один раз приезжал в Москву к матери. Он отрастил бороду, был одет в крестьянскую одежду и высокие сапоги. Юношеские черты исчезли, взгляд стал ещё мягче и направлен был как бы внутрь себя. Он к тому времени уже окончил год послушания и постригся в монахи под именем отца Онуфрия.

Борица, ещё в колонии подпавший под влияние Олега, после окончания Абрамцевского художественно-ремесленного училища упросил взять его с собой на Кавказ и к тому времени был у Олега послушником.

Отшельники не имели никаких контактов с местным населением за исключением обмена ложек на соль. Но местные власти, конечно, не могли терпеть пребывание нескольких монахов во вверенных им горах. Они организовали карательный отряд, разрушили кельи, часовню, огородики, а всех монахов арестовали и увели в тюрьму.

Когда мы были на Кавказе, Олег уже сидел несколько месяцев, и Боря был там же. Мать узнала, что Олег заключён в Ростове. Поэтому мы, сделав остановку в Ростове, пошли прямо в тюрьму; мы обратились с просьбой о свидании, но дежурный нам ответил, что он выбыл по этапу два часа назад.

Мы помчались на вокзал в надежде застать тюремный вагон на путях и увидеть Олегушку хотя бы через закрытое решёткой окно. Но сколько мы ни бегали по платформам и станционным путям, мы нигде не нашли ничего похожего на арестантский вагон. Обратились к милиционеру.

— Арестантский вагон ушёл.

— Куда?

— В Москву.

Нам показалось, что это большая радость. Мы думали, что мать его, Марина Станиславовна, возможно, получит с ним свидание. Когда через несколько дней мы пришли к ней, чтобы обрадовать хоть относительно, но доброй вестью, она нас встретила какими-то мёртвыми глазами:

— Они солгали вам. Они убили его в то утро.

У неё было такое лицо, что мы её не узнали.

Оказывается, Марине Станиславовне уже выдали справку, что Олегушку вместе со старцем Зосимой и другими монахами расстреляли в Ростове, никуда не вывозя. Борицу, продержав год в тюрьме, выпустили без права проживать в Москве.

Колонисты по-прежнему очень часто бывали у нас. Их тянуло друг к другу, а наш дом был единственным семейным домом, где они могли встретиться. Постепенно мы начали замечать, что Боря Большой всё чаще говорил, что вступил в кружок самоубийц, целью которого было распространение теории о бессмысленности жизни и самоуничтожении его старых членов, после привлечения новых. Он разглагольствовал у нас целыми вечерами о том, что это единственный поступок, который может совершить человек. К нему тяготели, не примыкая вполне, Ляля, Лиза, Саня и Андрюша. Боря даже выбрал уже способ самоубийства: он прыгнет с Моссельпрома — первого восьмиэтажного дома, выстроенного после революции. Он якобы уже был там и проверил ход на чердак. Тогда мы по молодости не понимали, что это было просто кокетство и ломанье истеричного, больного человека.

Нас ужасно волновали эти разговоры. Я целыми часами спорил с Борей, выдвигая перед ним разные достойные цели жизни, но всё больше убеждался в его несерьёзности. Он говорил о смерти легко, явно бравируя и рисуясь. Иногда при этом он был пьян. Я махнул рукой. Однажды он заявил:

— Пришёл прощаться, лезу прыгать на Моссельпром.

Я ответил:

— Ну что ж, счастливо. До встречи на том свете.

— Не веришь? Увидишь.

Он ушёл очень обиженный и… не прыгнул. Такое заявление он делал несколько раз.

Однако разговоры его не прошли даром для ребят, более волевых, из тех, кто ещё не нашёл себя и дал ему сбить себя с толку в понимании того, что хорошо и что плохо.

Однажды мы гуляли с большой группой колонистов в Измайловском зверинце. Там проходила высоковольтная линия с напряжением 6000 вольт.

— Даня, ты спец, скажи, почему воробьёв не убивает, когда они на провода под напряжением садятся. Помнишь, ты рассказывал. Что вам Шабшай говорил? — спросила Лиза.

— Оттого, что они касаются только одного провода. Если б они могла растянуть лапки на оба или прикоснуться зараз и к проводу и к мачте — убило бы.

Мог ли я думать, что она в ту же ночь под нажимом Бориса вновь придёт в Измайлово и залезет на мачту?

Вольтова дуга пробила воздушный промежуток между ней и проводами прежде, чем она успела прикоснуться к ним. Ток прошёл по всей руке, по боку и ноге, оставив по всей линии канавку ожога, как на дереве, в которое ударила молния. Ладонь у Лизы была пробита насквозь. К счастью, Лиза, потеряв сознание, не рухнула с высоты вниз, а случайно зацепившись, повисла на мачте.

Как же хорошо, что её скоро заметили и доставили в больницу. Она долго лечилась, так как кроме раны потеряла много крови, пока висела. Она выздоровела, но правая рука осталась не вполне работоспособной.

Я много думал о том, чем вызван Лизин поступок. Кажется, её не мучили никакие проблемы, не было заметно также каких-нибудь личных трагедий. Скорее всего, это был просто вопрос самолюбия. Она, конечно, по глупости, хотела показать Борису, как поступают настоящие люди, не трепачи и не брехуны. Потом она никогда не соглашалась объяснить свой поступок — стеснялась.

Ко всеобщему нашему удивлению она через несколько лет вышла замуж, за того самого Бориса! Жизнь с ним была для неё настоящей трагедией. Борис сильно пьянствовал, нажил себе диабет и вскоре умер, оставив Лизе двух дочек, из них младшую — полную психоистеричку и по наследству больную диабетом. Как же она мучает мать до сих пор!